Падение Келвина Уокера - [6]

Джил сказала:

— А как насчет того немца, на которого вы молитесь?

— Ницше?

— Он был влиятельным человеком?

— Только не при жизни! — хрипло выдохнул Келвин. — При жизни это был глас, вопиявший в пустыне. Он носил в себе великие мысли. Высказал их. Не довел их до практического результата. Сошел с ума и умер. Зато теперь, он влиятелен! Не тот, всеми пренебрегаемый и умерший безумцем, а новый, деятельный Ницше, который через меня восторжествует!

Его голос взмыл ввысь. Соседи за ближайшими столиками оцепенело застыли, по обычаю англичан, испытывающих неловкость. Откровенно глазели официанты. Келвин подозвал ближайшего и тихо велел принести юной леди еще бутылку того же вина, что она заказывала. Официант ушел. Келвин заметил, как Джил склонилась над скатертью и прикрыла рукой рот. Ее плечи дрожали. Он сказал:

— Вам весело со мной, я вижу.

Открыто улыбаясь ему, она сказала:

— Извините, но вы производите впечатление абсолютно ненормального человека.

— Это ошибочное впечатление.

— Твою мать! Опять, что ли, я вас обидела?

Поморщившись от ругательства, он сухо сказал:

— Ничуть. В подобной ситуации нет для меня новизны. В Глейке, в общедоступном литературно-дискуссионном клубе, среди членов были женщины, и когда мы все собирались в ближайшем кафе, мне не раз и не два довелось беседовать с ними. Вообще говоря, лясы точил, но случалось обронить и важную мысль. И вот она уже возражает, и вроде бы я ей нравлюсь, нам хорошо и весело, и какой-то мостик перекидывается. Но тут она что-нибудь ляпнет, и становится ясно, что забавляет ее не разговор, а я как таковой. Я для нее вроде придурка. Мне хотелось надеяться, что в Англии все по-другому.

Джил смешалась. Она сказала:

— Не берите в голову. И нас с Джеком часто называют ненормальными.

Вернулся официант, вынул пробку и плеснул Джил на донышко. Она пригубила и одобрила. Он долил ей доверху, потом налил Келвину и удалился. Келвин спросил подозрительно:

— Надеюсь, это самое дорогое вино в меню?

— Нет, просто я люблю именно это. Оно, впрочем, не из дешевых.

— Кто вас обучил всему этому — сигары, вино? Ваш приятель?

— Джек? Господь с вами. Он пьет только пиво и курит всякий вырви глаз, когда ему позволяют финансы. А нахваталась я этих замашек у отчима. Мать лежала в больнице три месяца — выкидыш или еще что-то, — и куда только он не водил меня тогда.

Насколько можно деликатно Келвин сказал:

— Это тот отчим, который вам не особенно нравится?

— Он самый. Только тогда он мне очень даже нравился.

Отпив, она задумчиво поглядела в глубь бокала и добавила:

— Но он стал приставать, и пришлось уйти из дома.

Келвин обомлел. Он сказал:

— Так оскорбить вашу маму!

— Она не знает.

— Вы ей не сказали?

Джил вспылила:

— С какой стати? Она же любила этого гада!

У Келвина увлажнились глаза. Он потянулся через стол, забрал руки Джил в свои ладони и горячо вскричал:

— Давайте поженимся!

Расплескивая вино, она рывком поставила бокал на стол. Он между тем тихо, напористо и совершенно трезвым голосом частил:

— У меня нет работы, нет дома, но через пару недель будет и то и другое. Я не хочу оскорблять вас обсуждением материальной стороны дела, но искренне заверяю вас, что у меня есть все необходимые качества для прочного и счастливого супружества.

Она освободила руку и кивком позвала официанта, рассеянно пробормотав:

— Какие же это качества?

— Деловитость, способности и честность.

— Похоже на девиз страховой компании. Счет, пожалуйста. — И Келвину: — Мне пора домой.

Он зло посмотрел на бутылку. Там еще оставалась половина. Он схватил ее за горлышко и наполнил свой бокал, выпил, снова наполнил и пил, пока не прикончил всю. Подперев кулаком подбородок, Джил задумчиво разглядывала потолок. С последним глотком он куражисто сказал:

— Прошу прощения.

— Не надо.

— От вина и сочувствия я потерял голову.

— Я так и поняла. А вообще все было очень мило — ужин и ваше общество. Спасибо.

Он мгновенно ожил.

— Нет, это вам спасибо! Мне бы в жизни самому не заказать такой ужин. Свой первый вечер в Лондоне я провел с удовольствием и с пользой.

Официант подал Джил счет, и она передала его Келвину. Взяв его, он другой рукой потянул из кармана бумажник, но тут его глаз выхватил итоговую цифру, и он поджал губы, затолкал бумажник обратно и сказал официанту:

— Вы не оставите нас на минуту? — Тот ушел. Келвин вник в счет и сказал: — У меня нет желания сомневаться в людской честности, но на сей раз я, кажется, в ней усомнюсь.

— Вы сами просили меня заказать самый дорогой ужин!

— Да, просил и рассчитывал на вас, но двадцать шесть фунтов четырнадцать шиллингов и шесть пенсов — это сверх всякого вероятия. Они насчитали нам семь фунтов пятнадцать шиллингов за устрицы!

— Они любому это насчитают, кто съест столько же.

— В таком случае, — бурно начал Келвин, тут же переходя на официальный тон, — я очень рад нашему знакомству. У меня к вам одна-единственная просьба. Я хочу спокойно, в одиночестве посидеть с чашечкой кофе. Не ждите меня, пожалуйста.

Она в ужасе уставилась на него.

— Вы что, не можете расплатиться?

— Это моя забота. До свидания.

— Я думала, вы богатый человек!

— Я тоже так думал, но, похоже, это относительное понятие. Официант!