Падение Икара - [58]

Старый учитель

Никий подходил к Казину совершенно измученный. Погода стояла холодная и сырая. Его крепкие, солдатского образца сандалии изорвались в клочки, и мальчик не выбросил их только потому, что их сшил ему когда-то Аристей. Он решил идти к Казину прямиком, а не большой дорогой, но запутался в сети мелких дорожек и тропинок, извивавшихся по холмам и между холмами, и совершенно выбился из сил. По его расчетам, он давно должен был выйти на большую дорогу, но уже вечерело, сбитые ноги болели и ныли, и мальчик решил провести ночь в густом орешнике на скате холма. Выбрав место посуше, он собирался уже улечься и кое-как проспать до рассвета и вдруг увидел отблеск костра и услышал громкий, веселый говор. У подошвы холма разводила жаркий костер крестьянская артель, работавшая в масличных садах под Казином на съемке урожая. По одежде, по лицам, по разговору мальчик безошибочно узнал крестьян и стал спускаться к ним, изо всех сил стараясь не показать, что идти ему больно и трудно.

Никто не обернулся на его шаги, но, когда он оказался в полосе света, один из сидевших быстро встал и пошел навстречу, радостно протягивая Никию обе руки:

— Здравствуй, мальчик Критогната! Рады тебя видеть!

Никий узнал того самого юношу, что месяц назад так стремительно расправился с человеком, который хотел объявить его беглым рабом.

— Место мальчику Критогната! — весело крикнул пожилой человек, глава артели. — Мяса, хлеба и чесноку! И чашу вина… и поближе к костру. Парень подзамерз!.. А где же твоя собака? Все знают, что ты идешь с собакой.

Никий распахнул плащ; Келтил спал у него на руках.

— Он очень утомился и промок, — смущенно объяснил мальчик, боясь, что его засмеют.

Но все только дружелюбно усмехнулись, а старик наставительно заметил:

— Верный друг собаке будет верен и человеку… Садись, дорогой гость! Дайте поесть и собаке. А что у тебя с ногами? Да они же стерты до крови! Нет, брат, так не пойдет. Сейчас я их тебе перевяжу, ты с нами переночуешь, а завтра я свезу тебя на нашем осле в Казин, к школьному учителю. Передохнешь у него, пока ноги не подживут. Он хороший человек.

Учитель Квинт Бетула был действительно хорошим человеком. Вдовый старик, потерявший обоих сыновей, одного — под Верцеллами («Может быть, он был с Титом!»), другого — в Союзнической войне, он жил одиноко, учил грамоте ребят и кое-как перебивался на горьком учительском хлебе. Он встретил Никия со всем радушием и лаской, а когда артельщик представил ему гостя как «мальчика Критогната», радушие учителя удвоилось.

— Поживи, поживи у меня, дорогой! — твердил он. — Бедно у меня, ничего не скажешь, но сыт ты будешь. Вот сегодня нежданно-негаданно нашел во дворе миску с похлебкой. Я ее тебе сейчас разогрею. И отдохнешь у меня. И твоя собачка отдохнет, — добавил старик, опасливо косясь на «собачку», в которой все дорожные передряги не смогли убить буйный задор и драчливость. — Какой он у тебя острозубый! Калидонский вепрь[113], да и только!

Бетула был совсем не похож ни на дедушку, ни на Критогната: в нем не было ни их силы, ни их бодрости. Он сторонился людей и жил в своем мире печали, воспоминаний и хороших, добрых мыслей, но мира этого не открывал никому, справедливо опасаясь, что в лучшем случае его осмеют, а скорее всего начнут коситься, перешептываться — и его скудного заработка от этого не прибудет. Спорить ему не хотелось, защищаться он не умел. Никию все время было его жаль, и он старался как мог помочь старику и облегчить ему жизнь: убирал его убогое жилье, наводил порядок в комнатке, где Бетула обучал грамоте с десяток сорванцов, рубил чурки для жаровни и очага и готовил скромный обед (Евфимия часто поддразнивала Никия, говоря, что ему прямая дорога в повара).

— Ах, мальчик, как бы я хотел, чтобы ты остался у меня! Да ты хочешь стать художником. Конечно, конечно! Да хранят тебя боги от учительской кафедры! Детвора у меня милая. («Милая детвора» только что не ходила на голове и не ездила верхом на своем учителе.) Они, правда, шалуны, надо бы их пороть… и все порют, а я не могу, никак не могу. Да и несправедливо: когда же и пошалить, как не ребенком! Кое-чему они выучиваются… иногда я, правда, думаю, что твой Келтил толковее их всех. Двое, пожалуй, поумнее.

— Умнее Келтила никого нет.

— Нет? Ну, тогда они умны, как Келтил. А вот уж с кем горе, так это с их родителями! Знаешь, почти у всех отцы отставные центурионы. У них дома каждый день не свинина, так баранина… Как бы мне хотелось подкормить тебя, мальчик!.. Вчерашнего хлеба в рот не возьмут, не то что мы с тобой! От чеснока нос воротят: мужичье кушанье. Мальчишка идет в школу — туника как снег! К вечеру он ее, паршивец, так отделает, что не разберешь, кто перед тобой: человек или печной котелок! А за ним идет раб с его сумкой, и туника на нем вся в дырках… И ждет он мальчишку на ветру, на холоду… А ведь он тоже человек! И мне заплатить гроши, чистые гроши, вовремя — так нет! Ждешь, ждешь… Иногда так ничего и не дождешься. Я уж махнул рукой: легче мне поголодать, чем с ними разговаривать. А кстати: мне ведь еще никто и асса не принес, а у нас второй день бобы со свининой.