Падение Икара - [2]

Шрифт
Интервал

, не пустить через мост. Стали они в горах, недалеко от нас. Смотришь на них, бывало, и залюбуешься. Не хочешь, а залюбуешься! Выйдет такой молодец, золотоволосый, голубоглазый, улыбка до ушей, разденется на снегу, на льду догола, взберется на утес повыше, покруче, сядет на свой щит и летит вниз. Кругом пропасти, чуть в сторонку — костей не соберешь, а он хохочет во все горло, своей удали радуется. Товарищами бы таких иметь… Позабавились они, позабавились и решили перейти реку. Мост под крепкой охраной. Что им мост? Словно ураган налетел с гор: деревья, вывернутые с корнями, огромные камни, глыбы земли — все полетело в реку, они решили ее запрудить. Не люди — неслась буря и по дороге крушила все. Мы не выдержали: побежали. И по всей долине Пада[5] захозяйничали кимвры. Грабили они и жгли, как им хотелось. Посмотришь, бывало, в одну сторону — небо черно от дыма, посмотришь в другую — то же самое; на третью и повернуться не захочешь. Из людей, кто успел добежать до города, только и жив остался. Не приди в конце весны Марий с войском, от всей Италии осталась бы пустыня. Он с Катулом и разбил кимвров под Верцеллами.

— А где это Верцеллы?

— Это маленький городок в верховьях Пада. Кругом равнина. Место это для боя согласно выбрали Марий и Бойориг, царь кимвров.

— Как — согласно? — ахнули греки.

— Бойориг подъехал к римскому лагерю с несколькими всадниками, вызвал Мария и предложил ему назначить день битвы и выбрать для нее место. Вместе и выбрали.

— А жестокий бой был?

Мус молчал, глядя перед собой ничего не видящими глазами. Он не видел ни пасмурного лица Мерулы, ни греков, жадно слушавших рассказчика, ни тех, кто пил за круглым столом, а теперь тоже сгрудился около, чтобы послушать: на него опять двигались грозные всадники в шлемах, украшенных чудовищными оскаленными мордами, в сверкающих панцирях, с белыми щитами; опять стеной вырастала страшная пехота, в первых рядах которой воины связали себя цепями, чтобы не сойти с места. Они и не сошли с него.

Наконец рассказчик очнулся.

— Мы опрокинули их, и они, те, кто уцелел, бросились назад к своему лагерю. Мы — за ними; я — среди первых. Лучше бы мне в жизни не видеть того, что я увидел! Они поняли, что все пропало, что им не уйти от рабства и плена, и стали избивать друг друга. Стоит молодая женщина, обнявшись со стариком. Она хватает у него меч и всаживает ему в горло, отцу, наверно, а потом себе. Мужчины наденут себе на шею петлю, привяжут веревку к рогам впряженных волов и хлестнут их… изо всей силы хлестнут. Волы сорвутся с места, тащат их. За одной повозкой другая, третья, давят людей. Детей бросают под колеса, друг друга закалывают, на дышлах вешаются. Ребенок передо мной в петле висит, хрипит. Я кинулся, перерубил веревку, и тут на меня как бросится женщина! Хватила меня кулаком по голове… Я ее как отброшу да и поскользнулся. Она опять на меня. Помню еще, руку мне будто шилом прокололо. А больше уже ничего не помню. Очнулся я в низенькой хижине. Меня нашла и подобрала одна старушка. Местные жители обходили поле битвы, помогали подбирать раненых; кое-кого забирали лечить к себе домой… Как-никак, Италию мы спасли… Старушка жалела меня: очень уж был я обезображен. Говорила она мне, что лицо у меня было как кусок кровавого мяса. Она меня и лечила: прикладывала какие-то травы, чем-то поила. Она мне много про кимвров и рассказала. Чего только не знают старые люди! Лицо у меня, сами видите какое, и рука не действует. Хорошо, что я левша, а все уже не такой, как был, и уже не воин.

— И радуйся, что не воин! — проворчал Мерула. — А я вот был исколот, изрезан — и здоров, как медведь. Легче бы мне без рук, без ног остаться, чем воевать с италиками, со своими!

— Как — со своими! — возмущенно воскликнул один из тех, кто раньше сидел у круглого стола. — Они наводнят Рим, потребуют себе тоже дарового хлеба! Мы, римляне, покорили весь мир, мы его господа, и мы должны делиться нашими правами с италиками, которые у нас всегда были в подчинении?

— Подчинение подчинению рознь, — раздался спокойный голос, и из угла поднялся старик, которого до сих пор никто и не замечал. — В Италии живут разные племена, но между собой они родные и Риму родные. И раньше Рим это помнил. Италики у себя в своих областях, в своих городах были хозяевами, жили по своим законам и обычаям, а на войну шли вместе с римлянами, рядом бились за общее дело, рядом умирали. Ты сказал, — он повернулся к говорившему, — что римляне покорили весь мир. Да, а кто им помогал? Италики! Италики создали власть и могущество Рима, а что за это получили? Мы их зовем союзниками, а обращаемся с ними, как с покоренными врагами. Римский сенат вмешивается в их дела; житель одного города не имеет права взять жену из другого города, не может купить в другом городе ни земли, ни дома. Им не позволяют селиться в Риме. Наши магистраты бесчинствуют в их городах. Наши лучшие люди давно видели все эти несправедливости и предлагали сделать италиков действительно союзниками, дать им права римского гражданства. Их не слушали. Что вышло? Италия будет залита кровью… Уже залита. Я час на всех вас глядел: у вас у всех на душе кошки скребут. Год назад сидели бы вы так? Вы бы хохотали во все горло, кричали бы так, что вас в Остии было бы слышно. А сейчас — у кого из вас сын на войне, у кого родные в тех местах, которые захвачены италиками. У меня самого сын служит под командой Мария! Дочь была замужем в Аскуле… Жива она? Убита? В Аскуле ведь всех римлян перебили. А за что? Чем они виноваты? Вот и расплачиваются невинные за глупость и жестокость сената.


Еще от автора Мария Ефимовна Сергеенко
Помпеи

Книга известного русского ученого M. Е. Сергеенко впервые вышла в свет в 1948 г. и была приурочена к двухсотлетию начала раскопок в знаменитых Помпеях.Автор повествует об обстоятельствах гибели Помпей, истории двух первых столетий раскопок, убедительно воссоздает картину жизни античного города и его граждан. Глубокие знания ученого, ее энциклопедическая эрудиция, прекрасное владение материалом, живая и увлекательная манера повестования позволяют причислить труд к числу классических.Для студентов, учащихся, преподавателей, а также широкого круга читателей.


Жизнь древнего Рима

Книга историка античности М. Е. Сергеенко создана на основе лекций, прочитанных автором в 1958–1961 гг., впервые вышла в свет в 1964 г. под эгидой Академии наук СССР и сразу же стала одним из основных пособий для студентов-историков, специализирующихся на истории Рима.Работа, в основном, посвящена повседневной жизни Рима и его жителей. М. Е. Сергеенко подробно рассматривает археологические находки, свидетельства античных авторов и другие памятники для воссоздания обычаев и мировоззрения древнеримского народа.Сугубо научный по рассматриваемому материалу, текст книги, тем не менее, написан доходчиво, без перегруженности специальной терминологией, так как автор стремился ознакомить нашего читателя с бытом, с обыденной жизнью древнего Рима — ведь без такового нельзя как следует понять ни римскую литературу, ни историю Рима вообще.


Простые люди древней Италии

В распоряжении читателя имеется ряд книг, которые знакомят его с фактической историей древнего Рима, с его экономической и социальной жизнью, с крупными деятелями тех времен. Простые люди мелькают в этих книгах призрачными тенями. А между тем они, эти незаметные атланты, держали на себе все хозяйство страны и без них Римское государство не продержалось бы и одного дня. Настоящая книга и ставит себе задачей познакомить читателя с некоторыми категориями этих простых людей, выделив их из безликой массы рабов, солдат и ремесленников.М.Е.


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.