Падение Икара - [3]

— А где это Аскул? — живо спросил маленький грек.

— Есть ли что на свете, чего бы греку не хотелось узнать! — полунасмешливо, полуласково вмешался Мерула. — Это городок в Пицене[6]. Сенат пронюхал, что в Италии неспокойно, и разослал повсюду своих людей проверить и проследить, нет ли где заговора. Не знаю, с чего началось в Аскуле, только творилось там что-то страшное.

— Проконсул[7], которого туда послали, удостоверился, что италики отправляют своих детей — один город другому: обмениваются заложниками. Прибыл он в Аскул как раз в тот день, когда жители праздновали свой годовой праздник и собрались все в театре. Он явился туда и повел себя по обычаю римских магистратов: «Рим сотрет вас с лица земли! Да как вы смеете!.. Покорность — вот ваш долг!» Ему и показали покорность: и его и всю его свиту разорвали в клочки, а потом кинулись на римских граждан, кто жил в Аскуле. Говорят, всех перебили.

— И ты защищаешь италиков?

— Зло родит зло. И начало положили римляне.

— Да ты, старик, не италик ли сам? Ты шпионом затесался в Рим и не боишься говорить такие речи! — закипятился противник италиков.

Старик горько усмехнулся:

— Мне, сынок, седьмой десяток пошел, старику бояться нечего. А римлянин я или италик, это ты можешь узнать лично. Выйдешь отсюда, пройди вверх по реке, заверни во вторую улику и спроси там учителя Бетулу. Всякий покажет и всякий расскажет… Прощай, хозяин! Прощайте, воины, и вы все. Счастливого плавания, мореходы!

После ухода старика наступило долгое молчание. Мерула тяжело поднялся из-за стола.

— Пожалуй, он прав, этот чудак, — пробормотал он. — Когда мы еще увидимся, Мус?

— А куда ты идешь?

— Да я ведь только с сегодняшнего утра в Риме. Меня наш трибун послал с письмом к одному сенатору. Кстати, зайду и к врачу: руку мне стрелой пробило и ударило камешком в глаз. Как будто и пустяки, а глаз все болит да болит.

— Пойдем со мной. У меня сестра живет на Этрусской улице; муж у нее тоже столяр, очень хороший человек. Поешь домашних лепешек, поспишь на мягком сене. И ребята у нее славные… Пошли! Будьте здоровы, друзья! Попутного ветра, моряки!

— Всякой удачи вам, воины! А рассказы ваши на всю жизнь запомним! — хором провожали друзей греки.

* * *

Мерула и Мус шли молча. Каждый думал о своем и не замечал, как всё увеличивалась толпа людей, спешившая в одном направлении. Сильный толчок вывел Мерулу из задумчивости.

— Куда их несет? — растерянно обратился он к Мусу.

Тот недоуменно пожал плечами. Мерула бесцеремонно схватил за плечо бежавшего со всех ног мальчишку. Тот собирался огрызнуться, но присмирел, увидев перед собой рослого легионера.

— Куда ты мчишься, поросенок? К повару на жаркое? Я тебя так съем, нежареным.

Мальчик расплылся в улыбке: ясно, бояться было нечего.

— Консула принесли, — доверчиво сообщил он. — Убитого. Все бегут на форум[8] встретить.

Мерула ахнул. Не проронив ни слова, и он и Мус со всех ног кинулись к форуму, куда уже приближался ряд носилок. Впереди несли труп консула Рутилия Лупа, за ним — тела сенаторов и всадников, погибших в битве на реке Толене, где Луп попал в ловушку, устроенную предводителем италиков Веттием Скатоном. «Шесть тысяч наших погибло», — проносилось в толпе от одного края до другого. «Шесть тысяч, шесть тысяч…» — повторяли скорбные голоса. И вдруг раздались рыдания, громкие, душераздирающие: к носилкам бежали жены, дочери, матери убитых. В толпе откликнулись плачем; сплошной стон повис над форумом. Мерула с Мусом потихоньку выбрались из толпы.

* * *

Руф, шурин Муса, точными, ловкими ударами молотка по долоту выбивал отверстия в широкой гладко оструганной доске и вполголоса свирепо кого-то бранил, весьма определенно высказывая уверенность в том, что у несчастного нет и капли разума. Он заметил Муса и Мерулу только тогда, когда они подошли вплотную к верстаку, загородившему узенький тротуарчик: в мастерской было темновато, и Руф предпочитал работать на улице. Столяр опустил молоток и улыбнулся широкой и доброй улыбкой.

— Кого это ты так костишь, Руф? — спросил Мус. — Я вот привел земляка и друга, да уж и не рад: пожалуй, прогонишь обоих.

— Как тебе не стыдно! Как у тебя язык поворачивается! Гость дорогой, входи, входи, как к себе в дом входи! Друг Муса — наш друг. А ругал я себя, осла длинноухого, — поставил на жаровню краску варить и опрокинул котелок. Не понимаю, как это вышло. Уж я тер-тер пол — все равно пятно. А тряпок извел!.. Придет Терция — она меня вместе с жаровней съест. Ты знаешь, какая она насчет чистоты… Мальчишки там сейчас скребут, скребут…

— Съест, съест, конечно, съест. Я каждый день вижу, как она тебя ест… и мной закусывает. А куда пошла злющая хозяйка?

Опасения Руфа были явно преувеличены: Терция, «злющая хозяйка», ходившая за хлебом и маслинами к обеду, выслушала повесть о пролитой краске с тщетными усилиями сдержать улыбку. Весь облик ее дышал такой добротой, такой приветливостью, что Мерула почувствовал себя совсем дома, среди давно знакомых, милых людей.

За обедом вспоминали прошлое, родной Венафр и свою молодость, войну с кимврами, битву под Верцеллами. И, естественно, разговор зашел о союзнической войне. Мерула пересказал слова старика учителя.