Падение Иерусалима - [33]

На косную среду высшего и среднего офицерства регулярные пополнения, связанные с воинской повинностью, оказывают действие, подобное действию слабительного на живой организм, — сравнение, может, и обидное, зато верное. Вот из этих-то пополнений и отбираются люди для главного управления внешней безопасности (ГУВБ) — основной разведывательной службы страны.

Данное ведомство, чье появление на свет пришлось на момент великой неразберихи, наступившей после освобождения, а становление — на пятидесятые и шестидесятые годы, когда страну сотрясали политические и социальные катаклизмы, ныне являет собой страннейшее сборище шпионов и тайных агентов. Руководство сплошь заражено политическими амбициями и социальным обскурантизмом — болезнями, присущими высшему армейскому офицерству. Если же присмотреться внимательно к составляющим его службам, то на всех уровнях обнаружишь поразительный этнический разнобой и даже «вкрапления» иностранцев, чего не сыщешь в аналогичных службах прочих стран. Среди тех, к чьим бесценным услугам прибегает армейская разведка, — то есть среди наемных убийц, платных осведомителей и специалистов по допросам, а попросту костоломов, — числятся североафриканцы и сенегальцы, немцы и итальянцы, а также белое отребье из бывших колоний, бандиты, набранные из Иностранного легиона, и корсиканцы, обитающие на парижском «дне».

Без всех этих объяснений трудно было бы понять, что представляет собой майор Клод Этьен Савари из шестого отдела ГУВБ.

Папаша его в свое время служил в знаменитом кавалерийском полку, и с его точки зрения кавалерия являла собой средоточие офицерских доблестей: храбрости, дисциплины и воли к победе. Замена кавалерии танками, изготовленными на французских и английских заводах, ранила его в самое сердце. Подобно многим другим, Савари-старший отзывался о теории танковой войны, исповедуемой полковником де Голлем, как о несусветной чепухе, которую придумал какой-то выскочка. Де Голлю присвоили генеральское звание — тут Савари и его сподвижники попытались взбунтовать своих подчиненных. Когда же — слишком поздно, к сожалению, — ненавистного «выскочку» назначили заместителем военного министра, танки фон Клейста восточнее Парижа как раз утюжили тот самый кавалерийский полк, которым командовал Савари. Он, естественно, не присоединился к движению «Свободная Франция», ибо его возглавил, находясь в Англии, «этот тип, этот изменник» де Голль, и почел за лучшее сложить оружие. К тому времени, как немцы оккупировали две трети Франции, он ретировался в свой родной Дуэ и нашел там неплохую работу в качестве начальника колонии малолетних преступников. Фамилия его предшественника была Левинсон — по просьбе гестапо местная полиция составила особые списки, в которые этот Левинсон и угодил вместе со всем своим семейством. Больше о них, как и о других из этого списка никто ничего не слышал. Савари-старший, полагая себя порядочным человеком и истинным патриотом, шумно негодовал по поводу постигшей их судьбы, а также по поводу прочих насильственных действий оккупантов и унизительного положения Франции. Вину за все эти беды, однако, он возлагал исключительно на продажных политиков и на коммунистов, которые деморализовали французское общество. По его мнению, бездарность французского верховного командования — непризнание, скажем, необходимости модернизировать вооружение — никакого отношения к данным проблемам не имела. Свои взгляды относительно испытаний, выпавших на долю их несчастной родины, а заодно и его самого, он постарался вдолбить в голову единственного сына, в чем и преуспел.

Черед юного Клода Савари отбывать воинскую повинность наступил в неспокойные пятидесятые. Законопослушные парижане с испугом взирали на толпы неведомых прежде обитателей индустриальных окраин, которые прорывались со своими лозунгами в самый центр Парижа с таким видом, будто готовы любой из этих лозунгов немедленно воплотить в жизнь. Коммунистическая партия грозила в случае чего вывести на улицы полмиллиона человек. В колониях одно за другим, будто кегли, валились правительства. В глазах Савари и ему подобных де Голль из выскочки и изменника превратился в единственную надежду на возрождение стабильности и национального достоинства.

Клод Савари решил остаться в армии, закончил прославленное Сен-Сирское училище с весьма скромными баллами и получил должность в армейской разведке. «Отменное здоровье» — таков был самый яркий эпитет в его аттестате.

События в Джибути, Сайгоне, а затем в Оране и Маг-ребе до предела раскалили национальные страсти. В алжирских городах один за другим раздавались взрывы, звучала автоматная и пулеметная дробь: молодые люди, не рассчитывая больше на дебаты политиков, взялись за дело сами. Как раз в Оране Клод Савари и преступил тонюсенькую черту, отделяющую получение необходимой разведчику информации обычными средствами от добывания той же информации на допросах, а затем уж миновал и еще одну границу: ту, что отделяет обычный, хотя бы и жесткий допрос от получения признаний и сведений с помощью пыток.

Именно в Оране Савари снискал репутацию усердного и удачливого охотника за молодыми людьми, о которых шла речь выше. Он обходился с ними весьма сурово, однако начальство ценило эффективность его действий: практически у каждого, кого он допрашивал, развязывался язык. Тому были свои причины. В те дни излюбленным методом допроса в службах французской разведки был электрошок — обнаженный провод многократно подносили к наиболее чувствительным частям тела допрашиваемого. Савари избрал иное направление, а именно возродил «ванну» — этот метод культивировали во время оккупации Клаус Барбье и другие гестаповские палачи. Если человека несколько часов держать на волоске от смерти, погружая в воду с головой и вытаскивая в самый последний момент, а во время кратких перерывов жестоко бить, — тут уж любой узник даст любые показания, даже и тот, кого полиция схватила по ошибке. Одни только обещания относительно предстоящих терзаний, которые Савари обстоятельно и даже с каким-то странным сочувствием излагал в хорошо отработанных выражениях, поскольку повторял их ежедневно в заляпанной кровью ванной комнате, могли сломить самого стойкого. Единственной возможностью избегнуть мучительной и бесконечной агонии было взять да и утопиться. Многие пытались, однако палачи были настоящими экспертами по части откачивания утопленников. Другие норовили покончить счеты с жизнью, когда их возвращали обратно в камеры. Это тоже редко удавалось. И оставался единственный путь — лучший и в то же время худший из всех, — сообщать адреса, называть сообщников, друзей, выдавать всех подряд, подписывать любые протоколы… Потому что существует предел человеческим силам. Даже у фанатичных борцов за религиозное и национальное освобождение есть этот предел.