От аэропорта Шарль де Голль строго на юго-запад идет Северное шоссе. Оно огибает с запада старый аэропорт Бурже, устремляется оттуда в индустриальный пригородный район Сен-Дени и, миновав его, поворачивает на юг к Порт де ля Шапель — воротам Парижа. От транспортной развязки возле Блан-Мениль, через которую проносится весь поток машин от Бурже, до этих ворот — девять километров. Здесь, если вас это интересует, можно увидеть самую жесткую в Европе езду — как такси с пассажирами из аэропорта прокладывают себе дорогу среди машин, проделавших долгий путь с побережья Ла-Манша и из северных промышленных городов.
На мосту возле Блан-Мениль недалеко от того места, где машины выезжают на шоссе, стоял человек — он находился здесь уже часа два, а было около пяти вечера. После полудня июньская жара нисколько не спала. Человек был в джинсовом комбинезоне и куртке, накинутой на плечи; он стоял неподвижно, не меняя позы, облокотясь на парапет, и пристально смотрел на неширокую дорогу, по которой машины со стороны Бурже вливаются в ряды тех, что двигаются по шоссе. Рядом с собой на парапет он положил японский коротковолновый передатчик. Под мостом ревело стадо машин, рвущихся в Париж, и как раз сейчас, в конце рабочего дня, набирал силу встречный поток — начинался великий исход. Однако человек, казалось, не замечал ни бензиновой гари, ни шума, ни одуряющей жары. Темнокожий, плотный, приземистый, он походил на уроженца Северной Африки или Среднего Востока. А на самом деле он был невесть откуда. Родители его жили в Хеброне[1] — и это все, что он о них знал. Все свои двадцать два года он провел в Сирии — в лагере, без гражданства. И хоть называл себя палестинцем, но родины у него не было.
Шел третий день авиасалона в Бурже. Машины, спешившие оттуда, выстраивались в очередь на узкой дороге, дожидаясь возможности влиться в поток, стремящийся в Париж с севера. Каждые несколько секунд одной из них это удавалось — вот этот процесс и занимал стоявшего на мосту.
В 17:05 в передатчике что-то щелкнуло, человек поднес его к уху.
— Машину уже вызвали по громкой связи.
Стоявший на мосту нажал кнопку передатчика:
— Сообщение получено.
Спустя четыре минуты последовало продолжение, говорили по-арабски:
— Они в машине — все трое, и с ними французский чиновник. Эскорт на месте — поедет впереди, как и раньше. Сопровождающие разговаривают с водителем… Тронулись. Перед выездом из аэропорта шоссе свободно, только позади какие-то машины. Конец связи.
— Сообщение получено. Вызываю Ахмеда. Включайся.
Наступила пауза, потом прорезался еще один голос — более высокий:
— Ахмед слушает. Что нового?
— Ты слышал, что передали из аэропорта?
— Нет, отсюда слишком далеко.
— Только что выехали из Бурже в сопровождении двух мотоциклистов. Как и утром. Здесь очередь. Я сообщу, когда они выедут на шоссе.
Однако полицейские на мотоциклах решили в очереди не стоять и, обойдя ее по краю вместе с сопровождаемым лимузином, выскочили на обочину шоссе — сирены завывали, белые шлемы и перчатки сверкали в солнечном свете.
— Ахмед, сейчас они будут на шоссе! Слышишь?
— Слышу.
— Не забудь — до ребят семь километров. Скорость примерно сто, осталось четыре минуты. Вот они, двинулись! Едут! Приближаются к тебе. Время — 17:13:40.
— Сообщение получено.
Радиопередатчики были настроены так, чтобы не задевать частот, которыми пользуются дорожная полиция и местная жандармерия. Однако несмотря на все предосторожности какой-то радиолюбитель, лениво перебиравший кнопки своего приемника, — его небогатая квартирка располагалась в полу-километре к западу от того места, где стоял наш знакомец, — услышал диалог между ним и кем-то из аэропорта и подумал, что это странно. Однако по-арабски он не понимал и когда позже рассказал о подслушанном разговоре в полицейском участке, это никому и ничем не помогло.
А человек на мосту снял с парапета передатчик и направился к тому месту, где пристегнутый цепью стоял его мотоцикл. Он не спеша двинулся в направлении Дранси, восточному пригороду Парижа. На сегодня работа закончена, теперь бы пива выпить…
Хотя лобовое стекло большого «ситроена» было пуленепробиваемым, а двери укреплены пятимиллиметровым стальным листом, машину все же нельзя было считать оборудованной как следует: капот и крыша специальной защиты не имели. По случаю прибытия на авиасалон многочисленных гостей требования к безопасности повышаются, однако транспортный отдел министерства внутренних дел не сумел найти ничего лучшего: в Париже в тот день присутствовало шесть монархов самых разных оттенков кожи, и принадлежащие министерству четыре полностью бронированные машины были распределены между ними. Так что министру обороны Израиля достался вот этот несколько усовершенствованный «ситроен». Израильскому посольству доложили, что против автоматного огня он надежен, однако действительности это не соответствовало.
Генерал Мордехай Гирон сидел на заднем сиденье слева, позади шофера. Рядом профессор Гидеон Авигад — крупнейший специалист Израиля по авиационному дизайну и технический руководитель авиационной промышленности страны. Справа от профессора поместился молодой атташе израильского посольства по имени Харел, который заодно исполнял обязанности телохранителя: оружие было у него в плечевой кобуре. Рядом с водителем сел лейтенант из протокольного отдела французского министерства обороны. Ему полагалось доставить гостей в целости и сохранности в посольство и обеспечить назавтра благополучный обратный вылет, а также исполнять малейшие их пожелания. Ведь продавать Израилю военные самолеты — дело для Франции весьма прибыльное. Лейтенанту нравилось ощущать себя значительной фигурой. Мчаться с превышением дозволенной скорости под вой полицейских сирен было необыкновенно приятно. Ему пока и двадцати четырех не исполнилось — в таком возрасте подобные вещи еще радуют.