Майор Карнаух имел твердую волю и терпеливый характер, умел досконально разбираться в делах и принимать решения и носил китель, запорошенный перхотью на плечах и воротнике. Он часто не высыпался. Во всю стену перед ним висела карта Советского Союза. Отложив мероприятия по борьбе с преступностью, он изредка угрюмо поглядывал в окно, за которым гудели трамваи и летала одинокая ворона, и снова в который раз перечитывал акт, недавно составленный на месте происшествия. Нет, это было не дорожно-транспортное происшествие, не убийство, не грабеж, не махинация… Дело, которое предстояло распутать, оказывалось сложнее и не подходило ни под какую судебную классификацию.
Близилось время утреннего рапорта. Карнаух взглянул на часы, вздохнул и вышел из кабинета.
О случившемся он доложил подполковнику Волокитину — человеку уважаемому, с огромным опытом работы в органах и постоянным крепким запахом одеколона. Настала его очередь задуматься над актом. От отложил отчет, снял очки и стал смотреть в окно, за которым гудели трамваи и летала ворона.
Нет, это был не случай угона автомобиля, не факт самогоноварения, не изнасилование, не спекуляция… Просто один человек высказался. Ну и что? Уголовный кодекс не запрещает говорить. Но если человек высказался, это не просто. Слово, как воробей, — выпорхнуло и улетело. А общественное спокойствие нарушено. Очень запутанное дело.
Волокитин сунул таблетку под язык, взял отчет и отправился на рапорт.
Полковник был вежлив и лаконичен:
— Докладывайте.
Волокитин нацепил очки и встал перед длинным рядом сотрудников.
— Пьянки, драки, хулиганство, — зачитал он ровным голосом. — В общем, ничего необычного. Кроме, разве что… — Он приподнял злополучный акт. — На улице Коллективной кто-то сказал…
— Сказал? — у полковника брови вздернулись.
— Сказал, — вяло повторил Волокитин.
— Ну и дать ему за оскорбление! — откликнулся кто-то.
— Как сказал? — посуровел полковник.
— Правду, — выдохнул Волокитин.
— Правду?
— Не может быть! — вскочил бледный лейтенант Филинов. — На моем участке такого не могло случиться!
— Есть свидетели, — глядя на участкового поверх очков, сообщил Волокитин.
Филинов густо покраснел.
— Я своих людей знаю. Мои не способны на такое. Если кто-то и сказал… — Филинов задохнулся от волнения. — Это мог быть только приезжий!
Полковник покачал головой.
— Серьезный случай. Надо искать.
До завтрака Карнаух бродил по затертым коридорам здания управления, вглядываясь в лица подчиненных, и размышлял о том, кому можно поручить это дело. Дело представлялось очень деликатным. Ведь официально правду говорить не запрещалось. Было бы глупо, если бы за правду преследовали по закону. Наоборот, полагалось, что все только и должны говорить правду. На улице можно было любого остановить и спросить, говорит ли он правду? Любой скажет, что он всегда говорит только правду. Все жители в городе были честными. Свидетелей в суде предупреждали, что за дачу ложных показаний предусмотрена ответственность. Все клялись, что говорят правду. Но одно дело — утверждать, что говоришь правду. Другое дело — говорить правду. Тут разночтений быть не могло. Все все понимали как надо. В этом же случае все было перевернуто с ног на голову. Нарушитель торжественно не клялся, что говорит правду. Он, как записано в акте, «весело болтал». И тем не менее, по свидетельству очевидцев, сказал правду. И где?! Не на профсоюзном собрании, не в подшефной школе… Сказал правду посреди улицы и скрылся, не оставив никаких следов! Теперь ищи его…
Серьезному человеку такую работу поручать нельзя. Не солидно. Вдруг выяснится, что преступник вовсе и не преступник, а обыкновенный псих, сумасшедший — мало ли их у нас? Стыда не оберешься. Тут нужен человек попроще, но не из новичков, которые не чувствуют всей тонкости работы, а прямо идут от причины к следствию, от следствия к приговору.
После завтрака Карнаух снова явился к полковнику.
— Предлагаю поручить дело капитану Гологопенко, — сказал он.
— Кто такой капитан Гологопенко? — удивился полковник. — У нас такой большой аппарат, что я всех не помню. Это наш сотрудник? Охарактеризуйте его.
— Капитан Гологопенко — сын крестьянина, тридцать лет. Холост. Морально устойчив. Образование высшее. Владеет двумя языками: русским письменным и русским устным. Участвовал в разгроме банды тунеядцев, — отчитался Карнаух.
— Теперь вспомнил, — кивнул полковник. — Что же, я не возражаю против этой кандидатуры.
…Солнце тянулось по бесконечному небу медленно, как по пустыне.
Высокий и худой капитан Гологопенко шел по улице вприпрыжку, размахивал руками и насвистывал песенку. Что было вчера, он не помнил, что будет завтра, он не думал — он занимался делом, которое ему поручили сегодня. Он нырнул в пустынное фойе управления, заскакал по ступенькам на второй этаж и ввалился в комнату оперативного персонала. Там его поджидал Карнаух.
— На месте происшествия был?
— Угу, — кивнул Гологопенко, выложил на стол пистолет и два вареных яйца.
— Преступник был один?
— Один.
— Что он делал?
— Стоял в очереди за огурцами. — Гологопенко задумчиво смотрел на яйца. — Разрешите сесть?