Падение Иерусалима - [26]

— Шалом.

— Все в порядке, — сообщил Баум. — Наше маленькое послание ушло по назначению. Остается надеяться, что оно попадет кому надо.

— Хорошо. А я еще что-нибудь придумаю, — сказал Бен Тов. — Чтобы атаковать цель с разных сторон. Это будет, — Бен Тов поискал французское слово, — подкреплением.

— Прямым подкреплением?

— Нет, косвенным.

Разговор закончился. Баум оплатил его и отправился примерять зеленый свитер.

Глава 10

Телекс, отправленный Уолтерсом приятелю в Триполи, был чуть свет получен в американском посольстве. Работал с ним морской пехотинец по имени Фолсом, дежуривший в шифровальном отделе. У него вполне хватило времени, чтобы снять копию с этого документа, а заодно и с нескольких других, и спрятать их в сапог. Уходя с дежурства в семь утра, он передал сменщику вахтенный журнал и перечень поступивших за ночь сообщений, расписался в книге и отправился домой спать.

Где-то в середине дня Фолсом появился в старом городе: уверенно пересек лабиринт узеньких улочек и поднялся к крепости, некогда сторожившей гавань, — теперь тут был музей. По дороге американец несколько раз тревожно оглянулся — последнее время у него иногда возникало чувство, будто за ним следят, и это напугало его, но остановить уже не могло. Люди, которым он служил, с самого начала дали ему понять: в случае неповиновения доказательства его вины будут переправлены в посольство.

В собственных глазах Фолсом был жертвой несправедливости: ну откуда, в самом деле, мог он знать, что ему подстроят ловушку с той девчонкой, что она несовершеннолетняя, а ее так называемый братец вербует агентов для разведывательного бюро полковника Ялафа? Ему бы тогда же рассказать все начальству — перевели бы его куда-нибудь втихаря, и все. Работает он неплохо, и стаж большой, и отличия — командование знает, что башковитого парня найти потруднее, чем мускулистого. Но он в тот вечер запаниковал, со страху подписал бумагу, которую ему подсунули. И с тех пор — вот уж больше года — поставляет здешней разведке всякую информацию. По правде сказать, старался Фолсом куда больше, чем требовалось, но в этом он и самому себе бы не признался. Ялаф был хитер: знал, что подпись под признанием заставит завербованного агента сотрудничать, но усердие в нем пробудит лишь щедрая плата за услуги. «Все равно, семь бед — один ответ, — говорил себе Фолсом, подобно другим людям, оказавшимся в таком же положении. — Так чего уж тут стесняться?..»

Он купил билет в музей, вошел в крепость и сразу направился в отдел археологии — по дороге к римской галере ему пришлось пройти мимо древнего фронтона, снятого с арки Марка Аврелия. Экспонат сохранился плохо, весь был оббит и поцарапан, он явно не составлял гордости музея и его кое-как приткнули к стене, оставив позади узкую щель. Вот в эту-то щель и сунул украдкой Фолсом принесенный в кармане конверт. Потом, пройдя быстрым шагом по другим залам, двинулся к выходу и с облегчением окунулся снова в слепящий послеполуденный солнечный свет. Бросив взгляд вниз, на оживленную гавань, он круто повернул в обратную сторону.

Морской пехотинец Фолсом и не подозревал, что ливийская разведка считает его самым ценным приобретением за многие годы и что полковник Ялаф — двоюродный брат Каддафи — лично просматривает всю поступающую от него, Фолсома, информацию. Глава государства полагался на преданность своего кузена и был уверен, что разведка поставляет ему подлинные данные, снабжая их правдивыми комментариями и оценками. Ведомство, возглавляемое полковником Ялафом, трудилось изо всех сил, чтобы оправдать такое доверие, однако на сей раз полученное из Иерусалима сообщение поставило всех в тупик. Никто в толк взять не мог, что оно означает. Осторожно проконсультировались в иностранном отделе. Там проявили некоторую нервозность и предложили, что шифровку следует показать самому Каддафи, так как она, скорее всего, предназначена непосредственно ему. Так оно и оказалось.

Каддафи читал коротенький текст гораздо дольше, чем требовалось. Потом, глянув на стоящего перед ним Ялафа, вскочил с кресла и, схватив подвернувшийся под руку увесистый фолиант, запустил через всю комнату.

— Палестинские собаки, — выкрикнул он прямо в лицо перепуганному Ялафу. — Идиоты, от них один вред! Все они дерьмо! Да проклянут их собственные матери!

Ялаф не смел рта раскрыть в ожидании, пока утихнет приступ ярости — это ему было не впервой. Каддафи бесновался долго — полковнику казалось, будто время остановилось. Тишина наступила так же внезапно, как начался крик. Но это был еще не конец.

— Наисекретнейшую информацию я передал человеку, которому доверял, как брату, а он все выболтал! И вот, извольте радоваться, она ко мне возвращается через чужую разведку! Один Аллах знает, в скольких грязных империалистических лапах она побывала! И все почему, а? Потому что каждый палестинец — собака, вот почему! Запомни, Ялаф, палестинцы только болтать умеют и ни на что другое не способны. Ни на что!

Он сам себя заводил в гневе. Ялафу хотелось бы оказаться за дверью, но он знал по опыту, что в такие моменты самое безопасное — сохранить неподвижность и молчание. Что он и сделал.