Падение Эбнера Джойса - [78]

— Верно тебе говорю, — заявил он, — на живопись теперь спрос повсюду. Заходишь в шикарный отель, и что сразу бросается тебе в глаза? Картина-пейзаж. Иные футов по десять — двенадцать в длину. Ну это-то не беда, я могу какую угодно сделать; пожалуй, я бы и раму сам смастерил.

Относительно рам у Джерда возникли кой-какие собственные соображения. Цены, которые называли ему мастера, поразили его, равно как и те, что были указаны в каталоге самими художниками.

— Никакой позолоты мне не нужно. Это ясно.

Ему вспомнилась широкая плоская рама, которую он видел на выставке.

— Кусок доски, самой обыкновенной доски, покрытый какой-то золотистой краской. И к доске прицеплено что-то вроде невода.

— А для чего это? — поинтересовалась Мелисса.

— Понимаешь ли, это был морской вид — лодки и всякая такая штука. На мой взгляд, не так уж плохо придумано.

— Еще бы!

— Но вдруг туда заявился один старикан, которому все это, кажется, пришлось не по вкусу. Такой очкастый, и седые бакенбарды торчат во все стороны, а с ним целая орава женщин. «Хотел бы я знать, — говорит он, — куда мы идем? Не понимаю, как мог мистер Инглиш пропустить подобную гадость». Это он напустился на ту раму. А я и спрашиваю у девушки за столиком...

— Ты, кажется, только и делал, что разговаривал с той девицей?

— Да уж так вышло. Она, оказывается, тоже из Рингголдского округа и в городе всего лишь полгода. Но уже здорово освоилась. Знает на выставке все ходы и выходы.

— Ах, вот как!

— Она не очень молодая и не очень красивая, если это то, что тебя беспокоит.

— Ах, вот как? — повторила Мелисса, немного смягчившись.

«Что это еще за чучело?» — спрашиваю я у нее. А старикан разглагольствовал и размахивал руками, как бесноватый.

«Как? Вы не знаете? — говорит она мне чуть ли не с испугом. — Да ведь это доктор Гауди!» Можно было подумать, что я оскорбил самого президента. Я понял, что попал впросак, и постарался поскорее исчезнуть.

— Гауди... — задумчиво проговорила Мелисса. — Мне кажется, я где-то слышала это имя.

— И мне оно как будто знакомо, — поддакнул Джерд.

Но ни ему, ни ей даже в голову не пришло, что имя это имеет какое-нибудь отношение к автору книги «Вперед и ввысь». Титульные листы интересовали их не больше, чем тебя, любезный читатель, интересует в ресторане имя повара, который приготовил тебе обед.

— На мой взгляд, она не так уж плоха, — заметил Джерд, вновь возвращаясь к раме.

— Ну конечно, — подхватила Мелисса, — на редкость удачная выдумка.

— Дай срок — и я создам нечто столь же значительное, — сказал Джерд. Этим изысканным оборотом речи он был обязан политической передовице из местного еженедельника.

На следующее утро Джерд прохаживался по дороге, с интересом изучая покосившуюся изгородь.

— Что это ты надумал, Джерд? — поинтересовался проезжавший мимо дядюшка Натан Госкинс.

Свежий утренний воздух оказал живительное действие на дядюшку Натана, настроив его на веселый и иронический лад.

— Осматриваю забор, — коротко ответил Джерд.

— Вроде бы самое время, а? Хе-хе! — продолжал дядюшка Натан.

— Да, вроде бы так, — согласился Джерд.

— Пожалуй, можно было бы начать и пораньше, — не унимался дядюшка Натан, окидывая взглядом покоробленные от дождя и ветра и поросшие лишайником четырехдюймовые доски, на несколько десятков метров тянувшиеся вдоль дороги. — Теперь уж поди и не разберешь, с чего начать, а?

— А вы бы откуда начали?

— Да вот эта доска прямо перед тобой, пожалуй, самая замшелая.

— Ну что ж, отсюда и начнем, — согласился Джерд.

Он с трудом пробрался сквозь густые заросли бурьяна, оторвал от расшатанных столбов несколько поросших лишайником досок и зашагал по дороге.

Так было найдено достойное обрамление для Тыквы.

V

Да, для Тыквы с большой буквы, для Тыквы, перед которой должны были померкнуть все предыдущие! Для самой большой и самой лучшей из его работ, достойной того высокого положения, которое ей предстояло занять на ближайшей выставке художников Запада. Он расширил охват картины, включив в него почти весь интерьер амбара, смело присовокупил лопату — орудие, к которому дотоле не прикасалась его рука, и ввел не только лари, но и бочки, рискуя нарушить перспективу при изображении обручей. Все эти предметы создавали довольно неприглядный грязновато-серый фон, на котором еще ярче выступало великолепие Тыквы. Она сияла. Да, сияла, подобно маяку, маня усталых и пресыщенных горожан к простым и мирным радостям сельской жизни. И она была заключена в раму, сколоченную из досок изгороди, испещренных пятнами лишайника и выцветших от полувековой борьбы с непогодой. Мало того: к обильной россыпи семян, открытой восхищенному взору зрителя, бестрепетной рукой Джерда, смело взрезавшего свою натуру, прибавилось несколько настоящих, которые он приклеил к нижней планке.

— Ну уж если это их не проймет, — говорил Джерд, — то я и не знаю, чем их еще взять.

Но жюри выставки неприветливо встретило его бесхитростное творение. Стивен Джайлс отнесся к картине с оскорбительной жалостью; Дэффингдон Дилл, влиятельный член жюри, художник, менее других связанный с деятельностью Общества, жестоко ее высмеял; сам Эбнер Джойс, к которому воззвал как к человеку и собрату удрученный сельский живописец, угрюмо отвернулся от него. Владельцы художественных салонов и те, казалось, не возымели желания оказать ему радушный прием. Джерд был озадачен и возмущен. И здесь он вспомнил об отелях, о всех этих каньонах, джунглях и видах на Тихоокеанское побережье Канады, которые украшали их стены.