Падение Эбнера Джойса - [67]

Слушая Ричарда и Робина Морреллов, члены правления то морщились, то стонали и, казалось, готовы были завопить. «Я тоже приложу к этому руку», — подумал О’Грейди.

И он начал говорить, не давая растерянным директорам возможности прервать его. Он обвинил их в медлительности, неискренности и нерешительности. У них было семь пятниц на неделе; они говорили одно, а делали другое. Он и его друзья трудились, думали, изучали, искали, ломали голову. А чем их отблагодарили почтенные бизнесмены? Ничем, абсолютно ничем! Наоборот...

— Вон отсюда! — сурово сказал Эндрю Хилл. — У нас важные дела!

— Дела! — презрительно воскликнул Маленький О’Грейди. — Хотел бы я знать, кто из вас смыслит в делах? Уверен, что ни один деловой человек не станет связываться с вами. Нет, сэр, он придет к нам, в нашу мастерскую, — мы-то умеем держать свое слово и выполнять всё полностью и в срок. Выполнять даже самые нелепые требования привередливых стариков, с которыми нам приходится сталкиваться! Дела! Не морочьте мне голову!

— Поосторожнее, молодой человек! — произнес Хилл. — Иначе...

— Что иначе? — неустрашимо переспросил Маленький О’Грейди. — А теперь вы задумали дурацкий конкурс. Мы изнемогаем, как загнанные лошади, а вы заставляете нас состязаться с рысаками, которых только что вывели из конюшен. Мы столько сделали, а вы хотите, чтобы мы начали все сначала? Это может потребовать человек, у которого в голове вата вместо мозгов.

— Нашелся умник! — презрительно заметил Дауд, который считал, что обладает возвышенным и сильным умом. По его мнению, интеллект мог полностью проявить себя только в области финансов и права.

Маленький О’Грейди немедленно парировал этот дерзкий выпад.

— Я осмелюсь утверждать, что в течение последних двадцати лет ни у кого из вас не появилось ни одной сколько-нибудь стоящей идеи. Вы просто пристроились у машины и крутите ручку — да что там крутите! — она вращается почти без вашего участия. А мы, мы живем идеями. Мы живем своим умом, сердцем, эмоциями...

— Эмоции?! — отозвался Дауд, небрежно комкая бумагу и выбрасывая в корзину. Он никогда не ощущал никаких эмоций, считая их нелепостью и излишеством.

Маленький О’Грейди посмотрел на Дауда. Тот производил впечатление самого глупого из всех присутствующих.

— Вон отсюда, молодой человек! — крикнул Саймон Розенберг. — Здесь вам не место!

О’Грейди бросил на него пренебрежительный взгляд.

— Мы представляем один за другим проекты, — продолжал он, — которые всюду оценили бы по достоинству, — всюду, но не здесь! А что предложили вы, смею вас спросить? Вы способны только придумать какую-то дикую мешанину из хижин и шпилей, печных труб и лачуг, — над всем этим могли бы рассмеяться даже покойники на кладбище. Какое отношение имеет искусство к этой чепухе? Что может сделать уважающий себя...

И тут поднялся Эндрю Хилл. Он с силой ударил кулаком по столу, вложив в удар весь страх, который терзал его, всю свою досаду и раздражение.

— Идите вы к дьяволу со своим искусством! — заревел он. — Мне нужна реклама — и ничего больше!

Гробовое молчание... Никто никогда не слышал, чтобы Хилл употребил крепкое словцо, и никто не подозревал, что он способен на это. Но неожиданное, невозможное случилось.

Однако на Маленького О’Грейди брань Хилла подействовала не больше, чем брань всякого другого человека.

— Реклама? — насмешливо переспросил он. — Что ж вы не сказали раньше? Пока еще не поздно устранить недоразумение, не правда ли? Я сам займусь этим делом. Я разрекламирую вас, ваше дело, ваше здание так, что у вас голова кругом пойдет. Я сделаю вас знаменитыми. Ваши имена будут у всех на устах. И вам не придется платить за это удовольствие двадцать пять тысяч долларов... даже четырех тысяч, даже тысячи! Дайте мне только неделю и подмостки — я однажды рисовал панораму, — и я позабочусь о рекламе для вас. Я сделаю это с завязанными глазами, сделаю одною рукой; другую — правую или левую, безразлично — вы можете привязать мне за спину. То-то будет Веселый Смех! То-то будут Широкая Ухмылка и Хохот! О вас будут писать в справочниках и журналах по искусству, черт побери! Эх вы, жалкие ничтожества! — Маленький О’Грейди обвел присутствующих величественным взглядом. — Кто, по-вашему, создает известность, которой вы так жаждете? Такие, как вы? Ничего подобного! Бездарные писаки, которые каждый день пичкают невежественных людей своей бездарной писаниной? Нет, не они! Так кто же? Немногие мастера своего дела, пусть даже не признанные. Талантливые люди делают талантливую работу, кое-кто произносит доброе словечко — и все начинают говорить о вас. Город гордится вашим вкусом и щедростью, приезжие любуются плодами ваших забот о процветании города; вас превозносят, вы становитесь знаменитыми. Но без нашей помощи вы никогда не станете знаменитыми — независимо от того, считаете вы себя покровителями искусств или нет. — Тут О’Грейди метнул убийственный взгляд на Роско Орландо Гиббонса. — Поступайте как вам нравится! Люди будут смеяться над вами, хохотать до упаду, до потери сознания, и придется приводить их в чувство. Что касается меня, то я презираю вас! Я проклинаю и вас, и тот день, когда впервые...