Падающие в небеса - [26]

Макс подошел к двери и приготовился постучать, но в эту секунду за ней кто-то громко крикнул, потом послышалось какое-то бурчание, после чего раздался звук падения на пол металлического предмета. Через несколько мгновений дверь распахнулась, и из комнаты выскочила женщина, державшая в руках кювету с инструментами.

Мужчина в белом халате, видимо доктор, крикнул ей вдогонку:

– Чтобы через пять минут инструменты были здесь!

Борн наконец решился войти в палату. Доктор с удивлением посмотрел на входящего господина и спросил недовольным голосом:

– Чем могу быть полезен?

– Я хотел бы поговорить с профессором Минковским.

– Это невозможно. Мы готовимся убрать гной из раны. Господин Минковский очень плох.

– Понимаете, э-э… – Борн не знал, как обратиться к доктору, и тот, поняв это, смягчился, улыбнулся и представился:

– Доктор Франкеншмидт.

– Очень приятно, господин Франкеншмидт. Я – коллега профессора Минковского. Меня зовут Макс Борн, мне надо всего на несколько минут остаться с ним наедине. Я был только что у жены профессора и хотел бы передать ему теплые слова и привет из дома.

– Хорошо. – Франкеншмидт расстегнул халат, достал из нагрудного кармана жилетки массивные золотые часы, открыл крышку, поцокал языком. – Побудьте здесь пять минут, пока сестра пошла за новыми инструментами. – В комнате находилась еще и сиделка, к которой он обратился: – Оставьте больного на пять минут с гостем.

Минковский был в полузабытьи. Он лежал с закрытыми глазами, а его лицо имело такой зеленый оттенок, который раньше Борн видел только у мертвецов на похоронах.

«Ерунда какая-то. Какие-то глупости лезут в голову, – решил про себя Макс. – Так нельзя даже думать!»

Больной приоткрыл глаза, и губы расплылись в дрожащей улыбке. Ему было тяжело, но он узнал гостя.

– Здравствуйте, Герман!

Минковский с трудом пошевелил губами, и чтобы услышать его слова, Борн нагнулся. Со второй попытки профессор произнес:

– З-д-р-ав…

Минковский с трудом поднял руку, высунул кончик языка и жестом показал, чтобы Макс протер ему потрескавшиеся губы.

Борн кинулся к стоявшему у окна столу, взял бутылку с водой, смочил бинт и протер им губы коллеги.

– Спасибо, – уже более отчетливо произнес Минковский.

– Не за что! Как вы себя чувствуете?

– Плохо…

Слова давались профессору с трудом, но было видно, что он хотел бы продолжить разговор, для чего рукой попросил Борна приблизиться.

– Что же происходит? От чего вас лечат? – спросил Макс, чтобы помочь больному сосредоточиться на простых ответах.

– Говорят, что у меня аппендицит, но… – Профессор сделал паузу, ему надо было передохнуть, чтобы сказать главное. – Я думаю… это другое. – Минковский закрыл глаза. У Борна даже создалось впечатление, что профессор потерял сознание, но через несколько секунд его глаза приоткрылись. Он опять попросил протереть ему губы и продолжил: – Я думаю, это другое. – Опять передохнул. – Меня отравили.

– Кто??? – оторопел Борн.

– Те люди… Бумаги… Тетрадь…

Минковский замолчал.

В это время в палате появился доктор Франкеншмидт, за ним семенили еще несколько человек, солидных мужчин в белых халатах, а сзади шли три медицинские сестры, несшие в руках огромное количество медицинских инструментов, разложенных по кюветам и закрытых марлей.

– Господин Борн, ваше время вышло. Нам необходимо срочно начать консилиум.

– Вы же говорили, что будете делать операцию в палате. Зачем же нужен консилиум?

Франкеншмидт устало посмотрел на Борна. Снял пенсне, потер глаза и постарался придать своим губам некое подобие улыбки:

– Я вправе не отвечать вам, но вы очень приятный молодой человек, поэтому объясню, что сейчас происходит. Две минуты назад пришли последние анализы крови профессора Минковского. Их результаты ужасны, он уходит, и мы ничего не можем сделать. Два моих коллеги пригласили профессора Блюма из Мюнхена; вы, наверное, слышали это имя, величайшего хирурга не только Германии, но и всей Европы, случайно оказавшегося в Геттингене, и я хочу услышать его мнение о сложившейся ситуации.

– Неужели состояние профессора Минковского настолько безнадежное?

– Боюсь, что да. Современная медицина не в силах ничего сделать. Извините, вам нужно оставить палату. Если хотите, подождите нас в ординаторской.

Борн покинул помещение, пройдя через весь коридор, вышел на улицу и вдохнул глоток холодного воздуха. Достал сигарету и закурил.

«Почему жизнь так несправедлива? Здесь сейчас умирает величайший математик современности, решающий вопросы, стоявшие тысячелетиями перед человечеством, ученый, чьи открытия опережают свое время на сотни лет, и никто не в состоянии ему помочь».

Макс был готов плакать от бессилия, он не знал, с чем возвращаться к жене Минковского, как смотреть в глаза его малюткам, красавицам-дочкам. Из головы не уходил только что состоявшийся разговор, последние слова профессора.

«О каких людях говорил Минковский? Что за бумаги и тетради, о которых он вспомнил? Может быть, это бред больного человека? А вдруг – нет?»

Борн докурил сигарету и вернулся обратно к палате. Судя по мужским голосам, раздающимся из-за двери, консилиум еще продолжался. Находиться рядом с палатой уходящего товарища было невероятно тяжело, но Макс решил набраться сил, стоять здесь и ждать результатов консилиума.