P.S. I Dare You. Я бросаю тебе вызов - [48]

– Спасибо вам всем за то, что пришли сюда сегодня. Мой отец был бы чрезвычайно польщен столь многолюдным собранием в его честь. По сути, я уверен, что, где бы он сейчас ни находился, он всем и каждому расскажет о том, каким важным событием стали его похороны, – произношу я в микрофон и слышу несколько приглушенных смешков. – Тем из вас, кто меня не знает, могу сообщить, что я Колдер Уэллс Второй, или Ко-Джей, как часто именовал меня отец. Его жена, Лизетта, попросила меня написать краткую речь, дабы сегодня зачесть перед вами. Колдер Уэллс-старший родился 6 июля 1950 года в Бедфорде, штат Нью-Йорк, его родителями были Рэй и Эсси Уэллс. Но если бы он сейчас был здесь и руководил этим представлением, он наверняка велел бы мне пропустить пролог и перейти к важным вещам. Он всегда любил выступать перед людьми и как никто другой умел удерживать внимание аудитории. В любом случае, я считаю, что справедливо было бы назвать моего отца человеком, который воплощал собой нечто большее, чем его жизнь. Он не просто прожил свою жизнь сполна, он распирал ее по швам. Иногда эти швы рвались аккуратно, иногда разрывы получались неровными, но это неважно. Он всегда знал, чего он хочет, и никогда не боялся добиваться этого – любой ценой. Один очень дорогой мне человек сказал как-то, что мы должны сами выбирать, о чем нам сожалеть в жизни. Мой отец умел великолепно принимать решения. Он никогда не колебался и всегда точно знал, в какую сторону хочет свернуть. Я полагаю, что, где бы он сейчас ни был, он принял все те сожаления, которые выбрал при жизни, к добру или к беде. И пусть нам всем так же повезет принять наши сожаления, когда наше время на земле истечет. Спасибо.

Я схожу с возвышения и сворачиваю налево, к выходу, заталкивая во внутренний карман пиджака наполовину сложенный, наполовину скомканный листок с речью. После меня должны выступить еще пять ораторов. Пять! Лизетта явно никогда раньше не составляла план похорон.

Я выхожу наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, проверить сообщения на своем телефоне и насладиться несколькими минутами одиночества.

Два дня назад я практически вышиб дверь квартиры Аэрин и, по сути, признался в своей негаснущей и верной любви к ней – как дурак, – но был отвергнут. Я видел слезы в ее глазах. Я знал, что она не имеет в виду того, что говорит. Я знал, что ее слова порождены страхом. И я мог лишь отступить, чтобы дать ей свободу.

И, черт побери, может быть, мне тоже нужна свобода.

– Судя по твоему виду, тебе не помешает вот это, – раздается словно бы ниоткуда хриплый голос, сопровождаемый шарканьем подошв. Длинная тощая рука протягивает мне пачку Virginia Slim.

– Тетя Барб, – приветствую я сестру моей матери. Я не видел ее много лет – кажется, почти десять. Легким взмахом руки я обозначаю «нет, спасибо» в ответ на ее предложение.

– Ненавижу похороны, – говорит она, доставая из пачки сигарету, прикуривая и вдыхая порцию никотинового дыма. Не удивлюсь, если ее легкие уже черны, как деготь, от привычки выкуривать по пачке в день в течение нескольких десятилетий. – Так угнетает! Не знаю, как можно называть это «торжеством жизни», когда все плачут и одеты в черное.

Я пожимаю плечами.

– Как есть, так и есть.

Тетя Барб докуривает сигарету, бросает окурок на тротуар и плющит его каблуком.

– Наверное, пойду в аудиторию. Сейчас там будет читать речь какой-то симпатичный диктор из «Dateline». Не хочу пропускать.

Она направляется обратно в здание, но я задерживаюсь – по каким-то причинам, которых не могу объяснить сам себе. Через некоторое время я все-таки возвращаюсь в аудиторию и нахожу себе место в задних рядах, возле стены. Все смеются над какими-то словами мужчины, стоящего на возвышении, и тут я чувствую, как кто-то постукивает пальцем по моему плечу.

Аэрин.

Мое сердце падает куда-то в желудок.

Я не ожидал увидеть ее сегодня. Учитывая наш последний разговор, я предположил бы, что сейчас она уже летит обратно в Лос-Анджелес.

Она втискивается в толпу рядом со мной и приподнимается на цыпочки, чтобы прошептать мне в ухо:

– Ты как, держишься?

– Все отлично.

– Ты уверен? – почти беззвучно переспрашивает она.

Взяв ее за руку, я веду ее к двустворчатой двери аудитории.

– Ты серьезно? – спрашиваю я ее. – Ты действительно решила явиться сюда и делать вид, будто два дня назад не растоптала мое сердце?

– Даже мне позволительно узнать, как у тебя дела, Колдер.

– Да, но тебе непозволительно вести себя так, словно тебе не все равно, – парирую я.

– Я не хочу этого делать – здесь, в такой обстановке, – она бросает взгляд на двери, потом переводит его на меня. Секунду спустя она приподнимается на носочки, кладет руки мне на плечи и коротко целует меня в щеку. – Прощай, Колдер.

Она стирает одинокую слезу со своей щеки, посылает мне безмолвную извиняющуюся улыбку и уходит прочь – уходит из моей жизни.

– Ты боишься, Аэрин, и сама знаешь это, – бросаю я ей вслед. Но она не оглядывается.

«Отлично».

Я дам ей немного времени, немного свободы, но после этого я приду за ней. Может быть, это говорит во мне Уэллс, кусочек, унаследованный от моего отца, но я ничего в жизни не желал настолько сильно, и теперь я отказываюсь поверить, что для нас на этом все закончится.