Ожидание - [70]

Гонец рассказал Луке все, как было, и Лука засуетился, засиял:

— Ждет!

И вернулся.

А теперь торчит возле цеха, как на привязи, командует воротами.

— Новый дом возле сельпо видал? — спрашивает он.

— Нет, — баском отвечает Харлаша.

— Пойди посмотри…

— Схожу…

Домов новых строят в поселке много. Кому-то еще поставили? Карпов старается…

— А на Витьку в партию напиши! — кричит вдогонку Лука.

С похмелья, что ли? Эх, Лука, Лука!.. Ну что ты понимаешь? Ведь не глуп же, а порешь, что бог на язык пошлет.

И потяга-али канаты смоленые…

Харлаша уходит, не оборачиваясь. Чудак человек Лука! Стоять тебе сто лет у ворот благодаря сынкам. Давно бы на пенсию пора, а не отпускают сыновья. Как-то снялся он с работы, день гулял по селу, а на второй пропал. Пропал и пропал, нет совсем Луки. Всех обспрашивали, берег на моторке обшарили, обкричались, Николаевна языка лишилась. А он уснул за сельпо, в тени, в ящике из-под пива, старикашка. Ну, его другими ящиками и заставили. Так и спал до вечера, пока не стали тару грузить.

Тогда пришли сыновья Луки к Карпову и потребовали, чтобы старика вернули к воротам.

— Для охранника он годков перебрал, засыпает ночью, — сказал Карпов, — а днем да при одних воротах держать — зарплаты нет.

— Сами будем платить, — сказали сыновья. — Пусть стоит.

И Карпов упросил старика вернуться к воротам, потому что Голубинский рыбцех без Луки вроде как корабль без капитана. Рыба прет и прет, и в будни и праздники Лука топчется у ворот, на людях, Николаевна не нарадуется, и не знает, старый бес, что спасают его три сына-молодца, один к одному, как по заказу: бригадир на сейнере, технолог в коптильном цехе и киномеханик. Вовек не дожить тебе, Лука, до пенсии, не выпить своего до донышка и не спать больше в ящике за сельпо. Так что же ты, если кто из них обидит тебя, сразу в партию? На таких сыновей?

И потяга-али канаты смоленые…

Поет Лука. На вечной должности. Трезвый.

Здесь не город. До начальства далеко. А Карпов мужик такой, ему неважно, что не по правилам, ему лишь бы по-человечески.

7

Голубиное и правда далеко. Оно стоит будто бы у конца земли. Но дальше всех живет Харлаша.

Обрывается ряд домов и шеренга столбов, по которым бегут блескучие провода.

Испуганно ныряет вбок, к причалам, дорога.

Дальше — только ветер, гуляющий без дорог, да тропа для Харлаши. Среди рыжего типчака и седой полыни петляет она над обрывом, огибает скалу и тогда упирается в одинокую калитку.

Харлаша смотрит непонимающе. Перед распахнутой калиткой стоит грузовик с откинутым бортом. Двое крепких парней — сыночки Луки — прут через двор старухин умывальник с мраморной доской и треснувшим зеркалом. И гогочут, как жеребцы. И умолкают, и глядятся в зеркало, поставив умывальник на полдороге. Чего это им захотелось поглядеться? Харлаша спешит к ним, разъяренный, а они бегут к дому. Это они его увидели в зеркало.

Из дверей дома торчит комод. Сам Карпов и немыслимый верзила шофер Саха толкают его и не могут вытолкнуть. Застряли.

— Чугунная бандура! — ворчит рукастый Саха, обнимая комод, как девушку. — Бросить ее тут?

— А ты ее сюда ставил? — огрызается Карпов.

— Ты чего затеял, Егор? — встревоженно спрашивает старик.

Карпов медлит с ответом. Он качает бесшеей головой, бьет кулаком по комоду и смеется, как можно благодушней:

— Не успели! А все из-за него! — и опять бьет кулаком по комоду. — Скала!

Шофер Саха вытирает пот и крутит длинную, в полметра, цепочку с ключами от машины, наматывая ее на толстый палец. Карпов еще цепляется за шутку, делая вид, что не замечает, как свирепа физиономия старика.

— Принесло тебя, Харлаша! Всегда по три часа у моря сидишь…

— Ты чего затеял? — повторяет старик.

И Карпов лезет по комоду во двор на четвереньках и объясняет:

— Понимаешь, Харлампий… Никаких подарков за твою жизнь мы тебе не дарили… А дом отгрохали… Тот, что возле сельпо…

Сыновья Луки подходят к старику, а Карпов спрыгивает с комода на землю и кончает весело:

— Хотели тебя сами перевезти… Наскочил! — И тоже вытирает пот с лица, — Ну командуй!

Вон, значит, кому построили дом возле сельпо. Старик смотрит вниз. Чувство благодарности — нелегкое чувство, кажется, оно пригибает, заставляет еще ниже опустить голову, и не знаешь, что сказать…

— Заноси обратно! — с неожиданным спокойствием говорит Харлаша.

Теперь у Карпова темнеет лицо, без того тяжелое, словно выбитое из камня.

— Ты что, Харлаша?

— Ну зачем мне новый дом? — спрашивает Харлаша тихим голосом, и в этом вопросе, и в самом голосе вся его негромкая сердечность, вся ласка, на которую способен он сейчас, когда надо поблагодарить людей за добро. — Заноси…

— А ну бери!.. — срывающимся голосом кричит Карпов.

И опять они волокут несчастный умывальник к полуторке и возятся у комода. Второй раз не поленился Карпов переползти его и толкает так, что пот бежит от натуги по его глазам.

— Его тут раньше поставили, а потом уж дом построили, — смеется старик.

Но в этот самый миг Карпов сдвигает комод с места, и Харлаша, оттолкнув Саху, налегает на бабкино сокровище с другой стороны, как на якорь спасения.

Они толкают комод друг на друга.

— Все равно я тебя отсюда спихну, старый, — грозится Карпов.