Ожерелье королевы - [126]

— Нет, нет, не могу, — отвечала Андре. — Силы женщины имеют предел. Быть может, я и сделаю то, чего от меня требуют, но подумайте, Филипп: если она заговорит со мной, если она меня поздравит, я умру!

— Вы умрете, если понадобится, дорогая сестра, — сказал молодой человек, — и тогда вы будете счастливее меня потому что я хотел бы умереть!

Он произнес эти слова с таким мрачным видом и таким грустным тоном, что Андре бросилась вперед и очутилась у королевы.

Оливье видел, как она прошла туда. Он прижался к стене, чтобы не коснуться даже ее платья, когда она пройдет мимо него.

Он остался в гостиной наедине с Филиппом, склонив перед ним голову, как его зять и ожидая, чем кончится разговор, который должен был состояться у королевы и Андре. Андре нашла Марию-Антуанетту в ее большом кабинете.

Несмотря на время года, — был июнь месяц, — королева приказала затопить камин. Она, как мертвая, сидела в кресле, запрокинув голову, закрыв глаза и сжав руки. Ей было холодно.

Госпожа де Мизери, введя сюда Андре, задернула портьеры, закрыла двери и вышла из комнаты.

Андре стояла, дрожа от волнения и гнева, дрожа от слабости, опустив глаза, и ждала. Она ждала голоса королевы, как приговоренный к смертной казни ждет топора, который должен оборвать его жизнь.

И если бы Мария-Антуанетта сейчас заговорила, Андре умерла бы прежде, чем расслышала ее или ответила ей.

Целая минута — целый век этого ужасающего страдания — протекла прежде, чем королева пошевельнулась.

Наконец она встала, опершись обеими руками о подлокотники кресла, и взяла со стола бумагу. Ее дрожавшие пальцы роняли эту бумагу несколько раз.

Потом, двигаясь, как тень, так, что ничего не было слышно, кроме шелеста ее платья, она подошла к Андре с протянутой рукой и передала ей бумагу, не вымолвив ни единого слова.

Слова здесь были излишни: королеве не нужно было испытывать ум Андре; Андре не могла ни на миг усомниться в величии души королевы.

Другая предположила бы, что Мария-Антуанетта преподносит ей богатое приданое — подписанный ею акт на право владения или патент на придворную должность.

Андре догадалась, что в бумаге содержится нечто иное Она взяла ее и, не сдвинувшись с места, начала читать.

Рука Марии-Антуанетты упала. Глаза ее медленно поднялись на Андре.

«Андре! Вы спасли меня, — писала королева. — Моя честь сохранена Вами, моя жизнь принадлежит Вам. Во имя этой чести, которая так дорого Вам стоит, я клянусь Вам, что Вы можете называть меня своей сестрой. Попробуйте назвать меня так, и Вы увидите, что я не покраснею.

Я передаю эти слова в Ваши руки — это залог моей признательности, это приданое, которое я Вам даю.

Ваше сердце — самое благородное из всех сердец; оно будет мне благодарно за подарок, который я преподношу Вам.

Подписано: Мария-Антуанетта Лотарингская, эрцгерцогиня Австрийская».

Андре посмотрела на королеву и увидела, что глаза ее мокры от слез, голова отяжелела — королева ждала ее ответа. Она медленно прошла комнату, сожгла в огне камина записку королевы и, низко поклонившись, не промолвив ни полслова, вышла из кабинета.

Мария-Антуанетта сделала было шаг, чтобы остановить ее, чтобы пойти за ней, но непреклонная графиня, оставив дверь открытой, прошла в соседнюю гостиную к брату.

Филипп окликнул Шарни, взял его за руку и вложил в нее руку Андре. На пороге кабинета, за портьерой, которую королева отдернула, Мария-Антуанетта смотрела на эту печальную сцену.

Шарни удалился подобно жениху смерти, которого уводит его мертвенно-бледная невеста. Он удалился, оглядываясь на бледное лицо Марии-Антуанетты, а та смотрела, как он, шаг за шагом, исчезает навсегда.

По крайней мере, она так полагала.

У дверей дворца поджидали две кареты. Андре села в первую. Когда Шарни хотел последовать за ней, графиня сказала:

— Граф! Вы, я полагаю, отправляетесь в Пикардиго?

— Да, графиня, — отвечал Шарни.

— А я, граф, отправляюсь в тот край, где умерла моя мать. Прощайте!

Шарни молча поклонился. Лошади унесли Андре.

— Вы остались со мной, желая объявить мне, что вы мой враг? — спросил Оливье Филиппа.

— Нет, граф, — отвечал Филипп, — вы не враг мне, ибо вы мой зять.

Оливье протянул ему руку, сел во вторую карету и уехал.

Филипп, оставшись один, на мгновение заломил руки в муках отчаяния.

— Господи! — глухим голосом заговорил он. — Оставляешь ли Ты хоть немного радости на небесах?.. Радости! — продолжал он, печально взглянул на дворец в последний раз. — Я говорю о радости!.. К чему?.. Ожидать иной жизни должны лишь те, кто на небесах обретет сердца, которые их полюбят. На земле меня не любит никто, и, подобно им, я не знаю даже услады в желании смерти.

Тут он устремил на небеса беззлобный взгляд — это был кроткий упрек христианина, вера которого колеблется, и, подобно Андре, подобно Шарни, исчез в последнем вихре грозы, которая только что пошатнула трон, испепелив столько чести и столько любви.