Озеро призраков - [4]

Продрогнув в майке и трусах и не услышав никаких звуков, не увидев свечения, он вернулся в дом, лёг на постель и мгновенно уснул, словно провалился в глубокое небытие.

Утром он проснулся совершенно опустошённый, когда солнце ярко светило в незанавешенное окно мансарды. Так поздно он никогда не вставал.

Умывшись, прошёл на кухню приготовить завтрак. Готовили они на сжиженном газе, баллоны с которым привозили из города на старом пикапчике, приобретённым по дешёвке прошлой осенью. На этой потрёпанной машине Афанасий уехал в город. Явления прошедшей ночи не давали Николаю покою. И, что бы он не начинал делать, всё валилось из рук. Он даже гвоздя не мог вбить в стену, чтобы повесить свою картину.

Послонявшись по дому до полудня, не выдержал напряжения и отправился пешком в село Спас-на-Броду.

Подойдя к церкви на широкую луговину у правого придела, где когда-то был небольшой погост, срытый в тридцатые годы, внимательно осмотрел ровную площадку, где хоронили богатых людей, жертвовавших деньги и стройматериалы храму. Поозиравшись по сторонам, словно хотел увидеть ещё что-то, вспомнил про ёлку с обломанной вершиной, и ему подумалось, что её он видел на кладбище, расположенном в двух километрах от села.

Ноги сами понесли его напрямик через лес по заросшей тропке, и через минут двадцать он подошёл к нему в старой его части, где давно не хоронили умерших, полный смутных мыслей о произошедшем и воочию представляя, как из чрева земли вырастает надгробие поручика. Продолжая думать, что всё представившееся ему прошлой ночью является сном, он, тем не менее, стал искать елку со сломанной вершиной и, к своему удивлению, почти без труда нашёл её.

Место упокоения усопших в этой части заросло кустарником, высокой травой, в которой заплетались ноги и были скрыты старые еле узнаваемые могильные холмики. За высоким кустом бузины он обнаружил известняковую плиту и такой же крест с закругленными концами перекладин над ней.

С сильно бьющимся сердцем Николай стал обрывать траву, закрывавшую плиту. Сделав это, увидел надпись. Ее слова точно совпадали с теми, что он видел, как предполагал, во сне. Встав с корточек и вытерев мгновенно вспотевший лоб, он огляделся. Кладбище было пустынным, его тишины ничто не нарушало — ни голоса людей, ни шорох птиц. Лишь слабое дуновение ветра в листьях деревьев было похоже на заупокойную молитву, творимую в храме.

«Что за наваждение? — подумал Николай, глядя на стилизованный крест надгробия. — Значит, это был не сон? Но тогда что? Почему он его привёл к этому захоронению? Какой это знак и на что он может указывать? Почему ноги сами понесли его к церкви, а потом на кладбище? Хотел убедиться в реальности привидевшегося ему? Раньше на кладбище он бы не пошёл, приснись ему что угодно, а сегодня с лёгкостью сорвался с места».

Стараясь отвязаться от обуревавших его мыслей, Николай ходко пошёл, почти побежал, прочь от надгробия к выходу с кладбища, соображая, как это он раньше не замечал плиту с крестом. Как он знал по рассказам старших, в тридцатые годы, когда повсеместно церкви закрывали, а погосты вокруг них уничтожали, срыли и кладбище вокруг Спасской церкви. Плиты растащили, кресты разбили или сломали. Николай помнил, как в детские годы, приходя в село, видел там и сям валявшиеся в овраге обломки мрамора с выцарапанными гвоздями надписями, наполовину засыпанные землей, с буйной травой, вылезавшей у их подножия.

Выйдя на глинистую площадку перед входом на кладбище, Николай безотчетно оглянулся: ему показалось, что на него кто-то испытующе смотрит. Но сзади никого не было. Лишь ветка черемухи с готовыми распуститься тугими комочками цветков, распростёртая над решёткой ограды крайней могилы, показалось ему, колыхнулась, словно её держали, а потом отпустили.

Больше не оглядываясь, он почти сбежал с кладбищенского холма, перепрыгнул канаву с коричневой болотистой водой, пересёк шаткий мостик через Язовку и быстро направился домой. Ему казалось, что он слышит торопливые шаги за собой. Он оборачивался, но никого не видел, он останавливался, и шаги замирали, он продолжал движение и они вновь рождались. И всё это время чувствовал цепкий взгляд на своем затылке.

Стремглав вбежал, не вбежал — влетел, в дом и закрыл дверь на щеколду. И только тут расслабился, привалясь телом к спинке дивана.

Глава вторая. Нежданный гость

Стысь возвращался домой из ресторана. Там была дружеская попойка по случаю выгодной сделки Пола Зага со своим новым партнёром — богатым русским бизнесменом из Сибири. Событие прошло весело и шумно. Сначала обсуждали перспективы предприятия, сулящего немалые деньги, не скупились на хвалебные выражения в адрес друг друга, проливая липкий елей на сердца собравшихся, потом, как обычно после трёх-четырёх рюмок, все забыли ради какого повода собрались, и началась обычная пьянка, без которой не обходится ни одно увеселительное сборище на Руси.

Пол уехал раньше остальных, сославшись на занятость, а попросту говоря, его совсем пьяного вытащили под руки из-за стола и усадили в машину. После событий, происшедших в прошлом году в «Камнях», разрыва с Ольгой и смерти деда он частенько стал употреблять непомерное количество спиртного и иногда напивался, как выражаются русские, до поросячьего визга. И черты характера, как грубость и несдержанность, доходящие порой до безумия, которые он раньше скрывал под личиной добродушия, вырывались наружу, наводя порой ужас на присутствующих. Стысь, видя приближение таких минут, старался поскорее увильнуть домой, чтобы не быть свидетелем буйства патрона. И на этот раз он не стал сопровождать шефа, как бывало всего год назад, отдав его на попечение охранников, а сам предпочел продолжить увеселение, и пробыл в ресторане до конца пиршества, в перерывах после очередной рюмки бегая в туалет и вытирая сократовский лоб и бычью шею большим шёлковым платком. Собутыльники почти все покинули стол, а Стысь всё прикладывался к рюмке коньяка, почти не закусывая. В машине ему стало душно, несмотря на открытые окна, и он, не доезжая квартала до дома, отпустил шофёра, а сам решил проветриться, пройдя несколько сот метров по весенней Москве.