Озабоченный - [39]

— Ладно, проехали. Иди лучше матери помоги, жрать охота.

Катришка довольно откинулась на подушку и потянулась.

— Целый день проспала, блин! Что ночью делать? И это, Петь… пусть в секрете всё останется, ага?

— Разумеется! Или, думаешь, на каждом углу буду трещать, как целый час раком стоял, как последний пидор, сойти не мог, а сестра мне…

— Стой! Молчи, Петь, ну не напоминай, а то опять разревусь… знаешь, как стыдно… и за себя тоже. Ну, что я сама, при тебе… ну, ты понял.

— Да проехали давно уже, марш к матери! — скомандовал я, не педалируя. Сидящая в мозгах установка будто бы мысли мои читала, когда включаться, а когда не стоит — это я ещё по Любе заметил. Сейчас не включилась, поэтому Катришка, ворча, завернулась в покрывало с чётко выделяющимся пятном от нашей утренней гимнастики и не спеша пошла к выходу из комнаты. В дверях обернулась.

— Что-то богиня о сонливости ничего не говорила… и вообще, откуда у тебя волосы? От них древностью несёт, как от дерьма свежего, да и стоят они…

— Слушай, Катришечка, не интересуйся этим делом, и вообще моими делами не интересуйся, ну, пожалуйста…

— Да на здоровье, — сказала, пожав плечами, и удалилась с достоинством.

По пути на кухню, где мама, наверное, уже придумывала себе занятия, чтобы иметь повод не выходить оттуда и не звать нас на ужин — сначала я должен подать знак, что можно, — Катришка занесла мне покрывало.

— Я потом сама в стиралку брошу, маме не давай. Где шкатулка? — спросила решительно.

Я молча вытащил её из выдвижного ящика стола. Сестра с демонстративной твёрдостью сорвала браслетики с рук — кстати, не развязывая узелков, а тесёмки обхватывали запястья плотно и не растягивались резиной, — откинула крышку и положила амулеты внутрь. Захлопнула и передала мне.

— Пусть у тебя побудут.

— Хорошо. Они тут, в выдвигашке лежать будут.

Катришка ушла, не отвечая, а я сразу крикнул, подавая знак.

— Мам, скоро там? Я быка съем.

Добрая бабушка, когда я снова к ней явился, соизволила открыть мне страшную тайну содержимого второй шкатулки.

— А что сам не посмотрел? Ключ знаешь. Забоялся, значит. Молодец, на правильной дороге стоишь, Митрофанушка. Только в этом случае поджилками мог бы трясти — мой амулет там, собственноручно сотворённый. Свекровина любовь называется.

— В смысле?

— В прямом, мой нежный недоросль, в самом что ни на есть. Знаешь ли ты деревенскую жизнь, мой юный губитель? По глазам вижу, в замешательстве находишься. — Где только глаза разглядела, которых, чую, нет вовсе. — Так вот, Митрофанушка, был в старых временах обычай девку в мужнин дом отдавать, то есть замуж. Тем бабам везло, кто за старших братьев выходил, и горе той, кто за младшего. Младшего не отселяли обычно, а оставляли при себе для подспорья родителям. И добро бы они стариками были, честь и хвала тогда сыну и жене его, но нет! Чаще бывало, что свёкор со свекровью здоровьем своим могли детишек за пояс заткнуть — женились и рожали тогда рано. И вот представь, Митрофан, молодица входит в семью. Свекровь — старшая, хозяйство держит, дочерями незамужними и снохой младшей распоряжается… понял?

— Типа золушки и мачехи, что ли?

— Типа, — согласилась старуха. — Ладно бы работой заваливала, ещё полбеды, но, случается, вцепится стерва, мужем битая, как клещ-кровопивец, не отдерёшь. Мало того, что словами затравит, так и сыну начнёт наветы на жену в уши лить, а тот за вожжи хвататься. Жизнь снохи превращается в ад. Это и есть свекровина любовь, понял?

— Типа… наоборот?

— Ну да, догадливый глупышка. Бежит тогда юная жёнушка к ведьме — отшельнице и умоляет извести свекровь подлую. Лесная знахарка велит свекровин волос принести, а лучше кровь брошенную и порчу через них насылает. Берёт с девки плату и отправляет восвояси. Подействует — не подействует, не её забота. Чаще, конечно, зазря бабы юные последнее отдавали — давно наше племя ведьмовское измельчало, много самозванок уже тогда жило… мы этому, скажу прямо, способствовали. Пускай пустышек жгут, а не истинных посвящённых — людям спокойней и нам безмятежней. Так вот, отвлеклась… о чём я…

— О грязи подделок и сиянии алмазов, — попытался пошутить я.

— Правильно, мой юный Петрушка. Порча что, один раз плату взял и всё. А вот несколько лет силу тянуть — это искусство. Сноха дарит любимой свекрови ожерелье. Дешёвое, но от сердца, собственноручно сделанное якобы. Себе на руку повязывает шерстяной шнурок, будто бы от ломоты в суставе. Готово. Свекровь полностью в её власти, сделает всё, что молодуха пожелает; а сноха же, помимо разрешения своих со свекровью разборок, желать будет удовлетворения собственной похоти, причём, не только мужа хотеть станет, но и рабыню свою новоявленную. И сила к ведьме потечёт от них обеих. Два — три года энергией колдунья обеспечена пока шнурок не сотрётся; либо свекровь не зачахнет — ожерелье прожорливая штука.

— Лесбиянками станут?

— Современным языком я назвала бы их бисексуалками. По крайней мере, сноха точно станет, а у свекрови желания спрашивать не будут. Всё, достаточно. Бросай эти комплексы, Митрофан, коль ведьмой стал! И хватит языком попусту молоть, приступай уже к практике. Получил задание цветок наколоть, действуй. Ко мне больше не обращайся, пока не исполнишь, до встречи, — произнесла старуха и исчезла. Просто, без спецэффектов.