Озабоченный - [27]

Счёт при стечении народа получился равным. В конце разборок мы лёжа мутузили друг друга, пока нас не разняли. Через пятнадцать минут мы с Костяном не просто помирились, а друзьями стали. Костян купил пиво и мы, совместно с его прихлебателями, по душам пообщались в какой-то подворотне. Новые фингалы ещё только зрели, обещая сумасшедше весёлое цветное развлечение.

Нас с Костяном пропесочили на педсовете, не забыв вызвать родителей, зато в школу ходить мне теперь интересней стало. И как-то случайно прознал, что ко мне прилипло прозвище «Дикий», которое, кстати, появилось задолго до драки. У девчонок, заметил, интерес ко мне проснулся как к объекту мужского пола, а не как к бесполому ботанику с просьбой списать домашку. С некоторыми симпатяжками я был бы не прочь развлечься, однако одна, самая красивая, будто кислород перекрыла. Запала в сердце приятной занозой, вынимать которую не хотелось; до глубины души проняла меня Ленка.

— Не, Петруха, Ленка известная кайфоломка, — просветил меня Костя. — У этой сучки течки не бывает, зад ни за что не подставит — не та порода. Хочешь, с Танюхой или вон, с Катькой замути, я устрою. Шлюшки на районе известные. Забей, братан, на Ленку! Красотку — недотрогу из себя корчит, стопудово обломаешься, как я в своё время.

— А я попробую, — возразил я упрямо.

— Базару нет, но я предупредил, братан.

После драки у меня как глаза открылись, и я в школе увидел вокруг себя людей. Разных, живых, харàктерных людей с их заботами и проблемами. Костян был прост на две копейки, но с самомнением на рубль. Строил из себя крутого и учился исключительно из-пол родительской палки, которые после школы застолбили для него местный универ, платный вариант, разумеется. К большему Костян не стремился. Тупым он не был, а был, можно сказать, без амбиций. В вихрастую башку его была туго забита околоблатная романтика. Он с дружками занимался лёгким рэкетом малолеток и воровством в супермаркетах, зарабатывая на пивас с сухариками и редкие походы в ночной клуб Нирвана. Попытался и меня подтянуть к бизнесу, но я отказался. Настаивать он не стал. Пригласил сходить в клуб.

— Там, братан, с гвардами давно перетёрто, пускают в лёгкую. За тебя словечко замолвлю, подпишусь. — Я пообещал подумать.

Лена представлялась мне идеальной, без изъяна, как древнегреческому Парису виделась Елена Прекрасная. Красивая: высокие славянские скулы и прямой греческий носик при чувственно припухлых губках, стройная, фигуристая, натуральная голубоглазая блондинка, вечно одетая в джинсы или иные брюки, аппетитность форм намеренно подчёркивающих. Неглупая, вопреки расхожему мнению о беловолосых девушках, в меру ироничная, на лице всегда загадочная улыбка; держалась крайне независимо, но не зазнавалась. Девчонки ей, по-моему, завидовали и, возможно, строили козни, но в глаза общались приятельски; вечно возле неё крутились, похохатывали, ходили с ней в положении свиты во главе с королевой.

Применять к ней гипноз почему-то категорически не хотелось, а желалось завоевать девчонку по-честному. Я бы приступил к наступлению сегодня, если бы малодушно не откладывал атаку на завтра; и так день за днём. Лишь подглядывал украдкой, словно пятиклассник, который в женскую раздевалку дырочку просверлил и боится попасться. Как дурак, в общем. А тут, как всегда неожиданно, старуха проклюнулась. И каникулы настали.

— Дурак! Глупец! Митрофан! Недоросль! Лох! — самые мягкие эпитеты старой ведьмы. Последнее слово показывало, что современной лексики бабушка не чуралась.

— Да я всего ночь, просто чтобы первый раз… — оправдался я, не понимая, что ей надо, в чём суть претензии.

— Невинности он лишился, дева непорочная! Леший тебя замотай… О-о-о, земля изначальная, как я от тебя устала, колдунишка ты недорезанный, мало вас, видать, люди жгли…

— Да объясни ты толком, карга старая! — я не выдержал, взбрыкнул, хотя её помощь мне ой как нужна — в голове сумбур, не разобраться. Мысли навалены, как хлам на чердаке.

— За толком ты вон, в телефон свой лезь, умнее меня, поди, интернет-то твой, а мне с какой стати тебе, недотёпе дебильному, помогать?

— А зачем явилась, а?

— А чтобы тебя позлить, поганца малолетнего. Попугать, запутать, подразнить. Я тебе свою смерть простить не могу.

— Скучно, старая?! — догадался я. — Тогда я пошёл, бывай. — И остался находиться рядом с ведьмой в неведомо каком состоянии: её видел прекрасно, себя — нет. Как ведьму изгнать, как самому из собственного сна убраться, не ведал.

— Что, милок, телевизор заел? — сквозь противный хохот съязвила старуха.

Я взбесился, ей на радость. Рвал и метал долго… пока не выдохся.

— Всё, ведьмочка, всё, милая, победила ты… сдаюсь. Но объясни ты, Христа-Бога ради, что не так у меня?

Ведьма вдруг резко заткнулась. Без того тёмное, пергаментное лицо почернело ещё больше и будто бы вытянулось. Пустые глазницы со зрачками — тьмой сверкнули зловеще. Я внутренне возликовал — хоть чем-то каргу гнилостную пронял!

— Никогда, глупец, не упоминай это имя, особенно в сочетании с Богом и особенно здесь. Не спасёшься, — произнесла тоном, серьёзней некуда.