Ой упало солнце - [62]

Сын — тракторист?

                      Ну, вестимо, не твой же, не твой, не Трофима!..

Едут. Колеса и люшни скрипят. Тяжко ступать коровенкам.

Морось опять началась.

                                   «Хоть ты плачь!»

                                                                Все так же

                                                                                        проходят

Дни полевых работ, как и во времена Гесиода.

1926

ЛЕТО

1

Тревожная пора! Набух армяк,

Отяжелел, — шумливый и колючий

Дождь льет и льет. Не сходят с неба тучи.

Засохший грунт податливо размяк.

Не скошен хлеб. Расхлябанный большак

Весь в колеях. Не просыхают кручи.

Осело сено в копнах на лугах.

А там, вдали, гроза еще ревучей,

Несет на села грозный свой заряд.

Вот где встряхнет у старых осокорей

Раскидистые ветви! Закипят

Потоки шумные на косогоре.

Польется «молоко» с беленых хат,

И ягоды посыплются, как зори.

2

И будут рдеть, лишь дунет ветровей,

Подобны ярким дорогим каменьям,

В росистой поросли, что с нетерпеньем

Ввысь тянется, к сплетению ветвей,

Больших и старых. Сад глухой, ей-ей,

Как будто захмелел иль с умиленьем

Внимает танцу с приглушенным пеньем

Листочков молодых — своих детей.

Какая свежесть! Словно в думе той:

«Возцобні комиші, довольні води!»

Чу! Ясно слышно после непогоды

Там, где-то на тропиночке степной,

Над просыхающей от ливня нивой,

Вечерней песни взмыл мотив счастливый.

1926

В ДОРОГЕ

                               …Далёко-далёко вокруг

Бежит, бежит, подернут синей дымкой, луг,

А ближе к полотну — чертополох, ромашки,

Полынь сухая, полоса цветущей кашки,

Мелькнул подсолнух, кем-то срезанный, на нем

Меж листьев пасынки оранжевым огнем

Горят, красуются. А вон синюк, что летом

Заярье заливал голубоватым цветом,

Подсох и полинял, и редкая пчела

Сюда уж залетит из дальнего села.

Там, где кончается стерня, покрыта пылью,

Отцвел купавник, лишь торчат одни будылья.

Рыжеет донник вдоль бахчи. А вон курень

Из камыша и разных веток, целый день

И ночь, поставленный на взгорке одиноко,

Вовсю глядит, прищурив старческое око,

И дыма ниточка висит над ним…

Летит локомотив сквозь эти все картины,

Чумазый машинист торчит в окне кабины,

На рельсы смотрит, а порою бросит взгляд

На груды угля, руд, а вот уже летят,

Проносятся луга, щетинистые нивы,

Мелькают хутора, вкруг них — черешни, сливы,

Течет петлистая тропа туда, где вширь

Долина разлеглась. Какой глубокий мир!

Вон стайка пастушков мелькнула у проселка —

Затеяли игру, а по отаве колкой

Вольготно разбрелось десятка два телят,

И светом, и теплом от белых веет хат.

Еще местами, продлевая жизни сроки,

Букашки греются на слабом солнцепеке —

Сонливо, неподвижно, без былых забот.

Вдруг солнца луч серебряно блеснет

На тонкой паутинке. А на ней листочек

Колеблется без ветра — жизнь продлить ли хочет

Иль жаль ему осенних этих дней?..

1926

В СВЯТЫХ ГОРАХ

1

Вновь дождь, гроза. Гонимые ветрами,

Столбы дождя проносятся дворами,

О стены бьются, словно тени тех,

Кто под грозой в земле уснул навек,

Как будто привидения с подгорья

Пришли проведать старое подворье.

Собор — во тьме, зарос бурьяном двор,

И вслед дождю ушли, рыдая, с гор.

2

Были эти врата святыми,

Благовестье плыло над ними,

И встречал прихожан и калик

Николая святого лик.

А теперь он глядит сердито,

Грудь осколком насквозь пробита.

В птичьей наследи борода,

Висит криво, как той Байда[16].

К непогоде кричат вороны.

Со святых когда-то ворот

Чудотворца слышатся стоны.

Вышел сторож и не поймет:

Может, с кем-то что приключилось.

«М-м… Это ты?! А мне-то помстилось,

Будто кто-то меня зовет!..»

Дед в сторожке глаз не сомкнет,

Снова чудится: издалече

До него доносятся речи,

Голос слышится у ворот.

3

Старый ключник, сколько ты видел

Разных людей! Сколько мимо тебя

За все годы прошло богомольцев —

Темных-темных, как туман, как ночь!

Камень тяжелый стерт на порогах,

И до дыр процелованы все иконы,

И пощерблены колокола, что звали

На молебен — утренний, дневной, вечерний!

О чем ты думаешь, что ты шепчешь,

Когда приходится видеть огни

В высоких стрельчатых окнах собора

Или в шумном комсомольском клубе?

Утро. Выходит сторож. От дрожи

Плечами поводит — парок изо рта.

«Что ж, не спи, Николай. Быть может,

Ты уже не того… Ведь проходят года —

И зарастают святые врата».

1929

ВЕСНА 1930-го

Весною повеяло на земле.

Слякоть. В умах брожение.

Слов не слыхали таких в селе:

«Засев кампания», «обобществление».

В тумане густом не видна дорога,

И зыбятся лужи почти у порога,

И встает стихиею с хуторов

Лошадиное ржание, стоны коров.

Над степью — ветры, грай воронья,

Обсели галки скирды прошлогодние.

Все крепче, настойчивей день ото дня

Унылые слышатся в роще мелодии.

Воют в верхушках монгольским гулом,

И хутор в яру прилепился аулом,

Словно бы слушает, к ниве припав,

Скачущий топот далеких лав.

Словно бы вслушивается, как река

Ручьями полнится мутно-бурливыми,

И не таят ли грозу облака,

Зловеще синеющие над обрывами;

Как трава шевелит в земле корешками,

Как столбы телефонные над большаками

Протяжно-тревожно гудят с утра,

Разнося беспокойство на хутора.

Все чаще сходятся в круг деды,

Над новостью маракуют каждою,

И смолят махру, и цебарки воды

Выпивают с жестокой жаждою,

И спорят в хате, как порох, пылки,

Озабоченно скребут затылки,