Ой упало солнце - [3]

Умей зевнуть с лицом спокойным

Над неоконченным стихом.

«Линяют краски… Голоса в тени…»

Линяют краски… Голоса в тени…

И души тише… Но души не трогай.

И эту тишину в себе храни,

Как редкий дар, великий и убогий.

Так и живи: ленись или трудись,

Тащись иль в ногу ты иди с судьбою,

Но только оставаться берегись

Наедине с собою!

«Чем меньше слов, тем высказаться легше…»

Чем меньше слов, тем высказаться легше.

Сгребай, поэт, их намели метели.

В безумном колесе вращайся, векша…

Ах, тщетный бег!

Ах, тщетный труд без цели!

Что можешь высказать? Ума чужого

Про наше сердце домысел готовый?

Печаль размаха мирового

В масштабе хутора глухого?

Твори!

Твори!

«Дикий сон мне каждой ночью снится…»

Дикий сон мне каждой ночью снится:

Я — скрипач в пивнушке «Mon Ami»,

Выдаю гостям такого Гриця[2],

Как никто на свете, черт возьми…

А они, выкрикивая хлипко,

Пьяно плачут, всех и вся бранят…

Завывай, потягиваясь, скрипка,

Разливай густой горячий смрад!..

Но все тише и печальней звуки,

Все развязней жесты и слова…

Головы́ не слушаются руки,

Ниже, ниже никнет голова…

И тогда мгновенным пьяным взрывом

Истина взрывается навзрыд,—

На руках, что держат кружки с пивом,

Чья-то кровь парует и кипит!

Ширится пивнушка и двоится…

И в кровавый дым погружены

Синие погибельные лица,

Плач и визги — дики и пьяны!

Круг убийц и трупов все жесточе.

Я, скрипач пивнушки «Mon Ami»,

Вою так в лицо ослепшей ночи,

Как никто на свете, черт возьми.

«Я отныне за себя спокоен…»

Я отныне за себя спокоен,

Новый быт я целиком приемлю:

У моих знакомых, как и прежде,

По субботам — ровно в десять — пулька!

Соломон Борисович Фурункул,

Что главбух какого-то центртреста,

Журналист Макуха-Подорожний,

Я и, член трех-четырех комиссий,

Сам хозяин; общество что надо.

Вежливость, внимание, корректность.

Come il faut, — сказать бы по-французски…

А товарищ Соломон Фурункул

Даже курит редкие сигарки!

Жесты плавны, голоса ленивы…

— Пас… Куплю-с… А мы его валетом…

И никто не улыбнется даже,

Оставаясь при восьми без взятки,—

Высший тон сего не допускает!

А когда, уставши от ремизов,

Мы зеленый стол на время бросим,

Нас хозяйка угощает чаем

В комнате уютной и просторной,

Где ведутся чинно разговоры

Про спецставки, про высокий полис,

Про упадок общий и частичный,

Про Париж, немного про валюту,

Но, конечно, больше про культуру —

Близкие, болезненные темы!

Но все это мягко и спокойно,

Как и должно, где хрусталь и бронза,

Свежий кекс и ямочки на щечках

У хозяйки Мавры Николавны.

«Разит мышами, прахом, что-то мглится…»

Разит мышами, прахом, что-то мглится

В ободранных стенах… А дни бегут —

И рушится дворец. Пора учиться,

Как снова строить!

                               Из окна на пруд

Роскошный вид… Представь: какие стены

Тут, может, из бетона возведут,

Какие это будут перемены;

Тогда сова покинет свой закут —

Пыль чердака…

                       Все станет чисто, бело…

Картины дорогие на стенах.

Драпри… И все, что так осточертело.

Мышатина и прах…

ТРИДЦАТЬ ТРЕТИЙ… ИЛЬ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ…

Есть генералы?

Будет война.

Веселей, веселей, солдаты!

Родина — выше всего она!

Так иди за нее умирать ты!

                     А весна идет… А земля — в цвету…

                     Соловей…

                                    соловей…

                                                     щелк!

                     Ой, покинуть дивчину и эту, и ту,

                     Да и многих еще!

Тридцать лет прошло без войны как-никак…

…Время лечь по-геройски мертвым!

Генералы кумекают. Так и так.

Тридцать третий… иль тридцать четвертый?

Ах, живи, доживай! Не тужи, родной!

Уцелеть — нет мечты коварней!

Тебя подвиг ждет на земле чужой —

Где под Рейном, а где на Марне!

Лейтенант молодой… офицерик наш!

Пулемет — перетак-так-так…

…Ой, расти, расти, потом трупом шмяк,

Джимми-Джон-Вилли-Фриц-Жан-Жак!

Может, вырвет и ногу… иль сердце… Зато

Дадут орден тебе после боя!

…Неизвестный солдат! Имя свято твое!

— Господь с тобою!

…А весна вот-вот! А земля — как мак!

…Время пасть по-геройски мертвым?

Генералы все понимают. Итак,

Тридцать третий иль тридцать четвертый?

«Суди меня судом своим суровым…»

Суди меня судом своим суровым,

Сочасник… Непредвзятые потомки

Простят мне колебанья и ошибки,

Грусть позднюю и радость раньше срока,—

К ним искренность моя да обратится.

ГАЛИЛЕЙ

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви.

Некрасов

Марусе Юрковий посвящаю

Стал тяжелым знакомый, привычный путь,

Но земля не устала, носит…

И дожди идут. На душе муть.

Осень.

Башмаки прохудились. Бреду. А вокруг

Рестораны, кафе, витрины…

И так почему-то спокойно вдруг,—

Умереть или жить — все едино.

Эта осень!

         Всегда она только так:

         Сдавит сердце, сожжет в огарок —

И дни —

Словно серый тифозный барак,

А за окнами пятна галок.

Эй, спокойные, мудрые! Всякие!

                                                            Вы!

Те, чьи челюсти словно клещи!

Вот я, тихонький, тихонький. Тише травы.

Так легче.

Ни к чему такая вот галиматья

Тому, у кого не расшатаны нервы!

Ну, а я, обедающий раз в три дня,

Не могу иначе, наверно.

Обыватель я, что ли? Вся боль моя —

Без ватина пальто: озноб — нет спасу…

Или врезались в память мою те края,

Где закон — умирать не по разу?