Овраги - [47]

— Скорей всего, не поверит, — сказал папа. — Френч — улика надежная. Ты этого агронома где видел?

— Да я же говорю, в полеводсоюзе. После того как мы с тобой в райисполкоме стыкнулись, я побег в полеводсоюз. Сижу. Дожидаю начальства. Комната громадная, столов на десять. Так — барьер, за барьером столы. Гляжу, встает один, сивенький, очки на веревочке. И френч на нем горчичного цвета, под фасон Керенского. Помню, что видал я этот френч, а где, когда, из памяти вышибло. Аж ногой топнул. И как топнул, вспомнил. Да ведь это френч Игната Васильевича, товарища Шевырдяева! Сивенький повернул обратно, и тут я увидал на его спине три заштопанные дырки. Три пули всажено. У меня башка завертелась. Бросил все дела и побег в ГПУ.

— И что тебе там сказали?

— Объявили благодарность. А впрочем, горячки пороть не велят. Болтать не посоветовали. Одному тебе сообщаю.

— Правильно не посоветовали. Одежка эта досталась нам вместе с пушками и прочим барахлом Антанты. Ты что думаешь, что агроном убил Игната Васильевича, снял с него френч с дырками и форсит в нем всем напоказ? Ну так вот что я тебе скажу. Френч носил не один Игнат Васильевич. А даже если докажут, что френч действительно с его плеча, и установят, что дыры пулевые, надо приступать к главному — искать труп и виновника убийства. А Катерине станешь доказывать, она, конечно, подумает, голову морочишь, чтобы за тебя замуж пошла. Мой совет — обождать.

— Обождать бы можно, — Емельян отвел глаза. — Да кабы она, пока жду, кого другого не подманула… Без боя я ее не отдам.

Они еще тихонько поговорили, и Емельян ушел.

Новоселы принялись сооружать постели, Митя на печи, Роман Гаврилович за переборкой. Время летело быстро. Не успел Митя доесть картошку, а члены правления уже собрались.

Первым явился Семен Ионович Вавкин со своей засаленной папкой. Через несколько минут пришли еще двое: насквозь пропахший конюшней Ефим Пошехонов и Петр великий, не выспавшийся со вчерашнего рейса.

Петр первым делом поинтересовался, бывал ли Митя в Москве. Митя сказал, что не был.

— Хочешь повидать?

— Хочу.

Петр больно зажал Митины уши большущими ладонями, высоко поднял его и спросил:

— Видишь Москву?

— Нет.

— Зрение слабое. Проси отца, чтобы очки покупал.

И, отхохотавшись, стал доедать остывшую картошку.

В горнице было несколько стульев, две табуретки и длинная скамья. Пошехонов, заведующий конюшней, прислонившись к печи спиной, присел на корточки и так просидел до самого конца совещания, изредка подавая реплику «Правильно».

Емельян и Катерина пришли вместе, оба сердитые, и сели далеко друг от друга.

— Секретарь райкома обещался прибыть, да, видно, задерживается, — сказал Семен. — Может, начнем, товарищ Платонов?

— А кто я такой? — нахмурился Роман Гаврилович. — Обращайтесь к аудитории.

— Да аудитория против не будет. Можно вашего мальца попросить протокол писать? Бойко пишет.

— Давай, Митя.

И правление колхоза имени Хохрякова начало работу.

Семен открыл папку и некоторое время перекладывал бумаги. Сперва справа налево, потом слева направо. Наконец тяжело вздохнул и начал:

— На повестке два вопроса. Те же самые, какие обсуждали прошлый раз. Один вопрос — подготовка общего собрания, другой — раскулачка Чугуева. Кроме того, разные. Разный вопрос у меня такой: дорогие товарищи, подмогните, чтобы меня освободили от обязанностей. Нога у меня не ходит, рука не пишет. Выгонять людей на работу не имею физической возможности. И Настасья не пускает. Приказывает валенок подшивать. Давай подшивай да прячь ей шов в нутро; кто из вас подшивал, знает, что означает протянуть дратву в нутро, особенно в носок. Вот и живи как хошь. Товарищи дорогие, войдите в положение, возьмите кто-нибудь папку, не то Настасья всю документацию на кульки изведет. В район ездил, до самих Клима Степановича дошел, молил их отпустить меня насовсем, а у них одна резолюция — под суд за дезертирство. Я на них не жалуюсь, они высоко сидят, а все-таки если-ф я дезертир, то Игнат Василич кто? Посадил меня на папку, а сам убег. За ним и другие подались, кто на производство, кто в извозчики. Их не пускаешь, они самодуром бегут. Глядите на Макуна. Куда вздумал, туда и дунул. На сегодняшний день у нас в колхозе семь дворов с мужиками, а четыре — одни бабы с ребятишками. А что одна баба сделает? Мужик хоть уворовать может, а она что унесет? В окно не постучишь — нипочем из избы не выйдет. Вот и ходишь, как спасский поп все одно, из избы в избу, пугаешь их штрафом за несознательное отношение. Хоть бы товарищ Орловский прибыл, поглядел бы, как я тут измаялся… Роман Гаврилович, прими у меня папку, будь такой добрый. Тут девяносто три бумажки. Хошь — считай, хошь — не считай. Все тута.

— Погоди, погоди, Семен Ионыч, — возразил Платонов. — Так нельзя. Председателя надо выбирать на собрании.

— Обратно собрание, — заныл Вавкин. — С лета мучаемся, людей скликаем, а никто не идет. Возьмите, будьте такие добрые. А не желаете, прикажите Емельяну, пущай он берет.

— Ишь ты какой ловкий, — хмыкнул Емельян, — семена разбазарил, а мне отвечать.

— Правильно! — крикнул от печки Пошехонов.

В разгар спора вошел молодой человек в кубанке и в новом, подогнанном по его ладной фигуре кавалерийском полушубке. И чесанки у него были новые, белые.