Овраги - [46]

— Ничего не поделаешь, Митя. Дай оглядеться. Наведем порядок.

— Наведем.

Митя продул в окне отталину и увидел, навстречу ветру шла Катерина с коромыслом. На переднем конце качалось ведро, на заднем узел. За спиной вязанка соломы. Слышно было, как она возилась в сенцах, брякала железной дужкой, хлестала платком по косяку — обивала снег; вошла как домой, не постучавшись; поспешно поставила на лавку ведро с плавающим на воде деревянным кругом, бросила на пол узел и с выражением ужаса сунула за пазуху руку. Мите показалось, что ей дурно. А она осторожно вытащила из-за стеганки стеклянный десятилинейный пузырь и, глядя на треугольные полки, перекрестилась. Вслед за тем села на пол, развязала зубами узел. Там оказались бутылка с постным маслом, примус, керосиновая лампа, банка с капустой, свежий кусок свинины, пять картофелин и соль.

— А это тебе, — протянула она Мите моченое яблоко.

— Подожди, Митя, — Роман Гаврилович встал. — Снова от Семена Ионыча?

— Да вы что, думаете, украла?

— Я должен знать, кому платить деньги. Только и всего.

— Куда там! Тут ихнего ничего нет. Не сомневайтесь. Настасья его удавит, если он примус отдаст. И ты, Митя, не бойся. От Чугуевых принесла. Окромя поросятины.

— Постойте, постойте! Вы в каких отношениях с Чугуевым?

— С Федот Федотычем? Да вам-то что?.. Живу у них.

— Как живете?

— Хорошо живу. Вроде в батрачках. И по дому работала, и в товариществе пай имела. А как товарищество разогнали, меня Игнат к себе взял. В общем, хозяйкой жила при Игнате, — вызывающе проговорила она, и карие глаза ее стали почти черными.

— Здесь? В этом доме?

— А где же.

— Понятно. А теперь где хозяйничаете?

— Как Игнат убег, обратно у Федота Федотыча.

— Ясно. Забирайте всю эту музыку и верните своему хозяину.

— Как скажете. — Катерина презрительно усмехнулась. — Может, и воду обратно в реку слить?

— Нет. Воду оставьте. И не ершитесь, пожалуйста, товарищ Катерина, честное слово. Вы должны понять простую вещь, вот здесь, в этой комнате, — Роман Гаврилович широко взмахнул рукой, — будет решаться вопрос о раскулачивании Чугуева.

— Ах, какие благородные! — Катерина искренне рассмеялась. — Не только кулака, а и лампу кулацкую не уважаете. Не по-большевистски светить станет. Не знаю, в каком вы чине, а Федота Федотыча два раза раскулачивать намахивались да оба раза по зубам получали. И Игнат получал. А о Семене и говорить нечего. У Федота Федотыча такой заслон, что и вам его не переломить.

— Там будет видно. А пока что верните Чугуеву все, что взяли.

— Как скажете. Только лампа и примус не евоные, а Игната Васильевича. Покамест его нет, я им хозяйка.

— А продукты? Солома?

— Солому в колхозе выписала. Картошка, масло да соль — действительно, с кулацкого стола. Спросила Федота Федотыча про цену, он засмеялся да рукой махнул.

— А мясо?

— Мясо нынче дешевле репы. Нынче у нас и телят режут, и свиней режут, и овец режут. Раскулачки боятся. По дороге выпросила у бабки поросятинки, думала, угожу.

— Что за бабка?

— Не ваша забота. Хотите — берите, не хотите — сама погрешу, оскоромлюсь.

Вошел Емельян. Глянул на Катерину, сделал вид, что удивился.

— Вот это да! Дня не прошло, а она обратно при начальстве.

— Эх, влепила бы я по твоей симпатичной рожице, — откликнулась она и повернулась к Роману Гавриловичу. — Ну, как решили? Обратно картошку тащить?

— Вот рубль за свинину, а остальные продукты вернете хозяину.

— Какому хозяину? — вскинулся Емельян. — Федоту Федотычу? Да ты в уме, Роман Гаврилович? Катерина у нас член правления. Имеет полное право у кулака картошку реквизировать. Если что, он у меня век не проморгается.

— Это правда? Вы член правления?

— Не верите? — Катерина усмехнулась. — Не с того боку рыло затесано? Председателев у нас много, а колхозников нет… Давай-ка, Митя, залазь на печь. Распуши соломку. Накрывайся тулупом. Тепло? Вот и ладно… Роман Гаврилович, я пойду. Теперича у вас тут главный командующий.

Она оделась, запеленалась платком и шепнула Мите:

— Задерни занавеску. На-кось яблочко. Ешь.

— Не хочу. Пускай его кулаки едят.

— Как скажешь.

Катерина ушла. В печи потрескивали дрова. За окном пела и плакала вьюга. Митя зарылся в солому затих и услышал много интересного.

— Вот и маракую, — тихонько говорил Емельян, — намекнуть Катьке про френч или погодить. Аж голова вспухла.

— Зависит от того, какие у тебя с ней отношения, — сказал папа.

— Пока что отношениев нету. Баба огнеупорная. Полный год с ней гулял, а все без толку. На танцы согласная, а поглубже — ни-ни. «Распишемся, тогда пожалуйста, а до того — руки прочь от Китая». А-а, думаю, чего бояться. Не век же бобылем жить. Решил расписываться. Все вроде было в порядке. И вдруг она, ничего не сказавши, собирает свои манатки и безо всякого стыда переезжает на жительство от Федота Федотыча вот сюда, в этот самый дом, к председателю нашему Игнату Шевырдяеву. Не знаю, может, у меня родимые пятна капитализма не вывелись, а первое время плановал я порешить его как-нибудь втихаря… Черт поймет этих баб, что она увидала в этом утописте. Сядет и глядит на него, как сова. Полгода, как его нету, а она ждет. Прямо не знаю, что делать. Молчать вроде не годится, а объявлять ей — пристрелили, мол, твово Игната Васильевича, не поверит. Подумает, на арапа беру.