Овраги - [13]

После ухода Скавронова Клаша не находила себе места. С той самой минуты, как ударили ей в глаза белые яблоки на кроваво-красном фоне, с той самой минуты стала она ждать беды. Вот и дождалась.

Она слушала, как постанывает, как выкрикивает во сне приказы Роман, и ни за что не порицала его. Себя ругала.

Ведь по ее наущению в Новый год Роман оказался не дома, а в столовой № 16. Это она надумала. А как встретишь Новый год, так и жить будешь. Вот и вызволяй мужа из беды. Ты не вызволишь, так кто же? Не свояк же Скавронов. Как ни крути, а надо добывать триста рублей. Поехать куда-нибудь в глухую деревню и платки ликвидировать. У них там в лавках нет ничего. Карточек и ордеров колхозникам не положено. Может, полсотни выручу… А еще лучше — на мясо выменять. К осени у них там скот режут, мясо привезу, да здесь и продам. Тогда не полсотни, рублей семьдесят, а глядишь, и восемьдесят возьму… Да Романовы командировочные. Да в копилке не меньше пятерки. Да Скавронов пускай 25 рублей отдает. Вот она, почти что и половина. А где одна половина, там и другая. Умела «Очаровательные глазки» петь, умей и денежки добывать. Займем где-нибудь.

Клаша проткнула моток и вязанье шпилькой и, стряхнувши кручину, пошла на кухню.

ГЛАВА 4 КРАСНЫЙ ОБОЗ

Задумку Клаши съездить в деревню свояк Скавронов одобрил во всех деталях, вплоть до того, чтобы обернуться туда-сюда за один день тайком от Романа.

Но он предупредил, что заградительные отряды все еще мокнут в засадах и что в поездах мешочникам неуютно: гепеушники ходят по вагонам и отбирают мясной продукт вместе с мешками, а баб, которые не отдают, приравнивают к бандитизму. «Однако, — утешил он Клаву, — за большие деньги в городе можно добыть и баранину, и свинину. Значит, некоторые провозят».

Ехать Клава собралась в конце сентября, и не в вагоне, а на паровозе; она договорилась со знакомым машинистом, как вдруг заболел Роман. В окно влетела оса и укусила его в ногу. От укуса он стал задыхаться, губы и щеки распухли, глаза заплыли, лицо исказилось настолько, что в первую минуту Клаша его не узнала. Она сварила отвар; от отвара поднялась температура, удушье усилилось. Доктор признал сильное нервное истощение и велел не вставать с постели. Пришлось дожидаться, когда Роман выйдет на работу, а когда вышел, надо было ждать партийного дня (в партийный день он приходил домой поздно).

Наконец за два дня до покрова Клаша стала собираться. Она туго намотала драгоценный отрез на пояснице, надежно зашпилила, надела вонючий резиновый макинтош и застегнулась на все пуговицы. Получилось хорошо: и тепло, и руки свободные, и не видать, что несешь.

Митя поначалу особого желания ехать не выразил, но, узнав, что поедут они не в вагоне, а на паровозе, заторопился. Добравшись до вокзала, они пошли в голову состава. По пути Клаша несколько раз для верности спрашивала: «Это товаро-пассажирский?» Или: «Это триста восемнадцатый?» Наконец дошли до паровоза.

Паровоз кипел, как самовар. Из трубы струился серый дымок, из маленькой трубки нетерпеливо выстреливал белый пар.

— Машиниста звать Иван Палыч, — сказала Клаша. — Не позабудь. Как нашего инженера Русакова. Тот Иван Васильевич, а машинист Иван Палыч…

Отвернувшись от Мити, она мелко перекрестилась, оглянулась по сторонам и быстро, словно циркачка, забралась по отвесным приступкам в будку паровоза.

Неприветливый Иван Палыч шуровал железным ломом в круглой дыре топки и подгонял помощника, таскавшего из тендера сырые дрова. Едва взглянув на Митю, скомандовал:

— Не высовывайся!

А Клаше и говорить было не надо. Она как вошла, так и замерла в темном углу.

Митя не ожидал, что простой паровоз требует столько самой разнообразной оснастки. Над плоским рычагом, замыкающим круглый зев топки, виднелась, судя по натертой до блеска меди, самая важная, похожая на колодезную ручку рукоятка. Рядом рукоятка поменьше. По обе стороны наверху еще две. Вверху и внизу несколько медных краников, манометр, стеклянная трубка вроде градусника. А с потолка свисала выгнутая из толстой проволоки ухватка.

Тронулись с опозданием на полтора часа. Как только проехали семафор, Иван Палыч обтер руки ветошкой, заметно повеселел, и Митя попытался наладить с ним отношения.

— Иван Васильевич, а зачем эта ручка? — спросил он.

— Я тебе не Иван Васильевич, а Иван Павлович. На паровоз забрался, а не знаешь, на чей. — Иван Павлович легонько стукнул Митю по шапке. — Голова — два уха! Ручка для управления фарсовым конусом. Понял?

— Понял, Иван Васильевич… То есть Палыч.

— А коли понял, ну-ка, это зачем? — он показал на свисающую с потолка проволочную ухватку.

— Не знаю, Иван Палыч.

— А вот зачем! — Иван Палыч дернул ухватку, и паровоз громко заголосил. — Понял?

— Понял, Иван… Егор Вас…

— Кто?

— Иван Палыч.

— То-то. А это реверс. Для перемены скоростей и для заднего хода. А там вон и там инжекторы, чтобы подавать воду в котел, а это регулятор — регулировать золотники, а там водомерное стекло, а вот водопробный крантик. Усвоил?

— Усвоил, Иван Палыч.

— А ну, повтори! Ну-ка!

— Водопробный крантик, водомерное стекло, регулятор… И… и звать вас не Иван Васильевич, а Иван Палыч.