Овраги - [11]

И все-таки Митя с возрастающим нетерпением ждал отца. Каждую минуту мама могла обнаружить секретный товар.

Беда пришла с другой стороны.

Однажды вечером, когда Митя решал задачку, в комнату вошел невысокий молодой человек в пижонской кепке и, глядя в ноги, спросил мастера Романа Гавриловича. Митя вздрогнул. Мама объяснила, что Роман Гаврилович находится на оперативном задании и, когда прибудет, неизвестно. Молодой человек топтался, не уходил. На свинцово-бледном лице его, особенно под носом, темнели следы металлической пыли. Он был робок, говорил тихо.

— А вы чей будете? — спросила Клаша.

На бледном носу его выступил пот. Вдруг задумался, пошарил по карманам и вытащил грязное удостоверение личности.

— Я Черепанов. Мне товар велели забрать. Черепанов я. Саша. Меня Роман Гаврилович знает.

Клаша удостоверение не взяла. Очень оно было замызганное.

— Какой товар? — спросила она.

Черепанов снова ударился в размышления и на повторный вопрос ответил тихо-тихо:

— Не знаю. Скавронов велел забрать.

Все трое встревожились. Саша оттого, что открыл недозволенную карту. Клаша оттого, что не понимала, какой товар, а Митя, наоборот, оттого, что о товаре ему слишком много было известно.

— Проходите, Саша, не стесняйтесь… Митя, убери тетради… Саша, садитесь с нами чаевничать.

— Нет, спасибо, — проговорил Саша, но к столу сел.

На днях стали отоваривать карточки за сентябрь.

У Клаши появились сыр и французская булка. Она сделала четыре бутерброда и разлила чай. Хотя у Сашиной кружки была ручка, он взял ее обеими руками за бока.

— Вам сколько лет, Саша? — спросил Митя.

Он задумался, на этот раз ненадолго, ответил:

— Восемнадцатый, — и посмотрел искоса на Клашу, поверила ли.

— В железнодорожных мастерских работаете? — спросила она.

— В мастерских. У Романа Гавриловича. Слесарь.

— Берите бутерброд.

— Не хочу, спасибо.

Клаша отвернулась. Он взял самый большой и проглотил в три укуса. Осмелев, съел второй, потом третий. Уничтожил бы, наверное, и четвертый, если бы Митя не перехватил.

Во время чаепития Клаша без труда выведала всю его несложную биографию. Отец — инвалид. Мать сбежала с нэпачом. Вся жизнь Саши состояла в поисках: в поисках пропитания и в поисках пьяного отца. Рассказывал он нудно; как только тарелка с бутербродами опустела, Митя выскользнул из-за стола и ушел во двор.

— А теперь отец где? — спросила Клаша.

— Дома. В лежачем состоянии. А я работаю. В июле премию дали. Всего троим дали. Фрезеровщику, Роману Гавриловичу и мне.

— Чего же тебе дали?

— Галоши.

— А Роману Гавриловичу? Сатин?

— Какой сатин? Чашку фарфоровую. С портретом. Товарища Сталина.

— Так мое сердце и чуяло, — она безнадежно вздохнула. — Ох, хоть бы приезжал скорей.

Саша встревожился.

— Ей-богу, правда… Не верите, кого хотите спросите… Правда. Дали ему чашку. Если он кому отдал, я не виноватый… Ей-богу…

— Да я верю вам, Саша, верю. Хотите еще чаю? — Она торопливо сделала большой бутерброд. — Скажите, Саша, а кто вас сюда прислал?

Он встал, взял кепку и проговорил:

— А что вы перепугались? Вам ничего не будет. Чего вам: хозяин в командировке, вы ничего не знаете. Чего такого?

Придав кепке косой, пижонский наклон, Саша окинул нетронутый бутерброд прощальным взглядом и вышел. На улице Митя молча передал ему мешок с крашеными кожухами. Саша тоже молча, как заграничный шпион в фильмах, перекинул мешок через плечо и удалился.

После визита Черепанова Клаша не находила себе места. И, когда через несколько дней явился свояк Скавронов, потный, сальный, как токарный станок все равно, и встревоженный, она накинулась на него с попреками.

— Ладно тебе! Задребезжала! — стукнул Скавронов по столу. — Об Романе горюешь! А не грех было бы обо мне погоревать. За шкирку-то не его, а меня схватили. Триста целковых надо вернуть.

— Каких триста целковых? — замерла Клаша. — Кому вернуть?

— У кого взято, тому и вернуть. Мы, вишь, баб наших, трудящих женщин, пожалели, керосинки затеяли мастерить. Под это дело аванс получен — триста рублей. Я своей личной рабочей рукой расписался.

— И где же они?

— Раздал. Всем, кому положено. Себе меньше всех взял — четвертной. Шалопуту этому, Сашке, сорок рублей дал. Твоему Ромке…

— Роман у тебя деньги брал? Когда? Сколько?

— Роман взял мануфактурой. Нас семь человек. Кто хотел — брал деньгами, кто хотел — мануфактурой. Твой пожелал мануфактуру. Пять метров. Коммерческая цена — семь рублей метр. Вот и считай…

— Что ты, Степка, за человек. Ведь не в первый раз: сам тонешь и других за ноги тянешь. Слава богу, я сатин не тронула. Чуяла, что-то не то… Бери его обратно.

— Куда мне его? Мне не тряпки в кассу вносить, а живые деньги. Гляди. Вот он, договор. Аванс — триста рублей. Срок прошел, а работа не сделана.

Скавронов достал мятую папиросную бумагу. Едва разбирая фиолетовые печатные буквы, Клаша, волнуясь, читала:

— «Директор Орского продмага… с одной стороны… и. о. начальника железнодорожных мастерских Платонов… с другой стороны… второй принял заказ на изготовление подъемных жалюзей для витрин… согласно чертежа… материал заказчика… общая стоимость — 1200 рублей… Заказчик обязуется выдать аванс… Срок изготовления… В случае нарушения договора…» — шептала она, читая.