Овраги - [10]

Метя бросил книгу с радостью. Каждый день он ждал этой минуты. И мать осветилась улыбкой — первый раз с Нового года Роман Гаврилович вспомнил свой «завод».

Заводом он называл деревянную сараюшку, притулившуюся в углу двора. Там Роман Гаврилович наладил небольшой верстачок с тисками и иногда ради развлечения чинил и соседям, и всем желающим «за так» замки и ходики. Услыхав стук молотка, дворовые ребята забегали туда помогать — нагревать паяльник, крутить точильное колесо, — а чаще просто мешаться.

Там не только все было цело, но кое-что и прибавилось. На верстаке лежали две новенькие кисти, плоская и круглая, и стояла непочатая банка с краской. А к стенке прислонился мешок, набитый чем-то железным.

— Это краска эмалевая? — спросил Митя и прикусил язык.

— А ты почем знаешь? — обернулся отец. — А, вот тут на банке написано!.. Востроглазый. Теперь слушай. Парень ты взрослый и дело, которое я тебе поручу, должен держать в секрете от всех, даже от мамы.

— Красить? — не утерпел Метя.

Отец пристально посмотрел на него.

— Нет, не красить, — проговорил он медленно. — Сбегай к Таранковым, скажи, чтобы зонтик тащил. Погляжу.

— Так ведь дяденька Таранков помер… Еще на пасху отравился денатуратом. Ты не знал?

— В пасху я много чего не знал, сынок… В пасху я и мамки твоей, по правде сказать, не знал. Да что старое ковырять. Старые болячки пускай себе засыхают. А вот что она у нас с тобой без работы осталась и от людей прячется — за это меня, дурака, за ноги подвесить мало. Ты, Митя, скоро большой вырастешь, не обижай мамку.

— Папа, — внезапно сказал Метя, — а я знаю, зачем ты меня позвал. Ты меня позвал керосинки красить.

— Вот те на! Кто тебе сказал?

— Никто не говорил. Я слышал, как тебя дядя Скавронов учил.

— Чего же ты молчал?

— Язык за зубами держать надо? Вот я и держу… А мама… мама все равно тебя любит.

— То-то и беда, что любит. Пропесочила бы как следует, легче было бы.

— Я попрошу, чтобы она тебя пропесочила.

— Не надо, сынок. Она не сумеет. А поскольку ты в курсе дела, давай подмогай ей в финансовом вопросе. Тут свояк подрядился с кооператором керосинки ему поставлять. По законной цене, без мухляжа и без спекуляции. За керосинки благодарит или товаром или червонцами. Скавронов уже задаток притащил.

— Сатин?

— Догадался. Хочешь помогать кожуха красить, научу. А не хочешь…

— Хочу, хочу, папа! Конечно, хочу!

— Тогда уговор: матери ни гугу. Кабы не мать, ни в жизнь не стал бы мараться с этими керосинками. Смотри, молчи. Ясно?

— Ясно, папа. Дядя Скавронов хорошо придумал.

— Хорошо, да не дюже. Сделаем триста штук, как подрядились, все забудем и заживем, как Русаковы.

Отец достал из мешка жестяной кожух с прорезью для слюдяного окошка. В мешке было пятьдесят таких кожухов. Митя нацелился покрасить их в один вечер, а не тут-то было. Сперва с жести приходилось сдирать ржавые пятна наждачной бумагой, а то и напильником. Потом выравнивать молотком вмятины. Потом начиналась кропотливая шпаклевка. Просохший кожух зачищался шкуркой, и только после всего этого можно было брать в руки кисть.

Работа оказалась пыльная, грязная и, главное, муторная. Старая, стасканная невесть откуда мятая жесть требовала большой сноровки, от неловкого удара шов расходился, после первой шпаклевки отцу пришлось все переделывать; он накладывал замазку и ругался:

— Кровь из носу, а чтобы через пять дней все было покрашено.

Домой Митя вернулся поздно вечером. Мама скорбно глядела на сатин.

При папе она через силу радовалась, а Мити не стеснялась. «Наверное, — думал он, — материал слишком дорогой. Наверное, мама стыдится надевать на себя эту красоту, опасается огорчать окружающих. Она и Нюру учила: „Не хвастай на зависть, а хвастай на радость“».

Стукнула дверь в коридоре. Вернулся папа, возбужденный и немного растерянный.

— Чего еще? — спросила Клаша.

— Сейчас увидишь. Еще премию выдали. Гляди, Митька, какая игрушка.

Он выложил на стол вороненый наган и высыпал горсть тупоносых патронов.

— А вот и приклад. Теперь никакая Магдалина Аркадьевна не страшна! Э-э нет, Митя! Руками не хватать! Заряжено!

— Куда еще тебя? — Клаша насторожилась.

— В заградительный отряд. Командировка. Начальник заградительного отряда.

Клаша грузно села.

— Да ты не переживай. Дней на пять от силы. Не один я еду. Кулаков ловить. Чтобы хлеб не увозили. Вот он, мандат, если не веришь.

— Можно, папа, и я с тобой? — спросил Митя.

— А у тебя наган есть?

— У меня пугач.

— Тогда дома сиди. Мамку пугай… Клаша, собери чего-нибудь пожевать на первое время. К шести утра.

Роман Гаврилович не приехал ни через пять дней, ни через десять. И Митя храбро принялся красить кожуха в одиночку. Вскоре он перешел на упрощенную технологию: сперва прекратил выправлять неровности, затем отменил очистку ржавчины (она и так отваливалась), потом сэкономил время на шпаклевке, и после пятнадцатого кожуха ему показалась достаточной одна-единственная операция — окраска. Увеличив производительность труда примерно на триста процентов, Митя закончил окраску с такой быстротой, что проницательная мама ничего не заметила. Спросила только: «Что это от тебя скипидаром воняет?» — и побежала в кухню, так что ответа придумывать не пришлось.