Оула - [56]

Ему хотелось обернуться и подставить лицо ласковым лучам, но конвой мог расценить это как провокацию к самостоятельным действиям…

У сколоченного из досок тамбура одного из бараков остановились.

— Вот, Контуженный, твоя хата, — один из конвоиров близко подошел к Оула и, пристально глядя в глаза, тихо добавил: — Забейся в щель и носа не высовывай. Тебя будут искать по всей зоне, особенно по ночам…

— Спа-сибо, — ответил Оула.

— Сначала в живых останься, а потом спасибо скажешь и не мне, а лейтенанту. Я не знаю, о чем речь идет. Он просил передать, я передал. Будь здоров! — закончил конвоир и быстрым шагом стал догонять напарника.

Еще в тамбуре Оула показалось, что в бараке либо пожар, либо еще какое-то бедствие. Сплошной, ровный гул голосов, выкриков, даже свиста ошеломили его. Постояв какое-то время, и не дождавшись перемен в этом сплошном галдеже, он открыл дверь. С улицы, со света он сначала ничего не увидел. Зато сильно обдало вонью, в которой слились все человеческие запахи, пыли, пота, прелого сукна, гниющего дерева, мокрой земли, ожидания, страха и отчаяния. Гул голосов был настолько сильным, что стреляй — не услышат.

Закрыв за собой дверь и сделав шаг в сторону, чтобы пообвыкнуть, присмотреться, Оула налетел на какой-то бак. За ним белели еще три. Загремела грубая цепь, мятая железная кружка. Постепенно вся картина внутреннего устройства барака стала проясняться. По центру на всю длину помещения, словно улица, пролегал широкий проход между высоченными нарами, уходящими в самый потолок. Оула не смог определить количество ярусов, поскольку нары справа и слева щетинились торчащими ногами, коленями, размахивающими руками. Кто-то кричал, кто-то тонко рыдал, а рядом гортанно смеялись. Пели сразу в нескольких местах и на различные мелодии. Но основная масса людей гудела как улей. До Оула никому не было дела. И он решил поискать себе место. Он шел по проходу как в туннеле, проделанному в муравейнике. Под ногами был жуткий мусор. Какие-то тряпки, башмаки то падали на пол, то вновь подбирались и опять поднимались наверх. Несколько раз к Оула подходили какие-то люди, оглядывали со всех сторон, что-то спрашивали, разочарованно отходили. Пройдя с половину прохода, он так и не мог найти хоть какую-то брешь среди сплошных тел, ворочающихся, говорящих, орущих…

— Оула!?.. Это ты, нет!?.. Оула!?.. Вот че-ерт, точно он!

Оула вздрогнул…. Ноги подогнулись, и он замер… «Может, показалось!?.. Не может быть!.. Столько орущих вокруг!..» — боясь шевельнуться, Оула превратился в слух.

— Оула, я здесь, давай сюда!..

«Нет, ошибки не может быть, тем более кричат на родном языке» — Оула завертелся на месте, пробегая взглядом по лицам, ногам, коленям, снова лицам, лицам, лицам…

— Оула, смотри сюда…. Ну-у, еще правей…, еще.… Во-от, на руки смотри, на руки!..

Ему махали откуда-то сверху, почти от самого потолка. Две руки, в одной из которых тряпка.

— Лезь сюда. Не бойся.

Через минуту они обнимались.

— Микко!.. — Оула отказывался верить. Столько лагерей в этой стране!.. Столько его везли!.. Да и здесь целый поселок из бараков, и вот, надо же, встретились!.. — Микко, дай я на тебя посмотрю.

Глава пятая

И действительно, напротив Оула сидел совершенно другой человек. Прежнего, крепкого, энергичного карела, которого он помнил, не стало. Теперь это был, если не старик, то мужчина в годах, исхудавший, рвано подстриженный, с бледной морщинистой кожей. Мокрые, красные глаза далеко провалились. А малиновые пятна на щеках выдавали недуг.

Микко почти не отрывал ото рта грязную, в бордовых пятнах тряпицу. Покашливал в нее сдержанно, экономно. Каждый раз после кашля глаза увлажнялись, и он промокал их той же тряпкой. Тонкие пальцы мелко подрагивали.

— Как забрал меня из госпиталя к себе майор Шурыгин, с тех пор и дохожу потихоньку. Думаю, недолго осталось…

— Ты это брось! — Оула остро чувствовал вину перед Микко. — Тебе надо на солнце, оно сейчас сильное, все излечит.

— Нет, теперь уже ничего не поможет, — и Микко очередной раз зашелся в тихом, клокочущем кашле. Из его глаз выбежали два ручейка, которые он тут же промокнул. — Шурыгин мне все отбил, порвал что-то внутри, не свяжешь, профессионал…, — он говорил с трудом, опять и опять срываясь на кашель.

— Постой…, это такой невысокий…, без волос и кругленький….

— Да, да, да, пузатенький такой. А ты откуда знаешь?

Оула замер, глядя на приятеля, затем опустил глаза.

— Значит… это ты был моим соседом… в «девятой»!?.. — он осторожно взял слабую, сухую ладонь Микко и несильно сжал. — Ты тогда мне очень помог, Микко, помог переступить через что-то такое, что меня чуть не раздавило, выворачивало наизнанку как рукавицу…

Оба замолчали, не глядя друг на друга.

А вокруг продолжался все тот же гомон.

Мало того, в это время баландеры втащили несколько баков с едой, чем вызвали еще больший галдеж. Заскрипели, заходили ходуном нары. Зэки спешили за баландой, выстраивались в кривые, неровные очереди. Запах пищи достиг верхнего яруса, но ни Микко, ни Оула даже не шевельнулись.

— Слушай, а как там война, продолжается?.. — через долгую паузу спросил Оула.