Ответ - [48]

— Черта с два! — фыркнул опять хунгарист, который, к слову сказать, все это время стоял под самой кнопкой звонка, но даже глазом не повел в ее сторону. — Мою зачетку он так и так подписать обязан, а на бесплатное обучение я не претендую.

По лестнице поднимались еще два студента. Оба были тщедушны и малы ростом, землистый цвет лица свидетельствовал о бедности. Ветхие, на рыбьем меху пальто, потертые так, что каждая нить виделась отдельно, способны были удерживать разве что блох и беспрепятственно пропускали тепло тела; засаленные черные мягкие шляпы, привычно слетавшие с их голов даже перед каким-нибудь педелем, они загодя мяли в руках.

— Позвонили?

— Этот заср. . . . трусит, позвонить не смеет! — фыркнул хунгарист. — Мы, видите ли, явились на десять минут раньше срока, и наш звонок помешает старику чистить зубы.

Вдоль просторной лестничной площадки второго этажа роскошного будайского доходного дома между облицованных искусственным мрамором стен бежала красная ковровая дорожка, прижатая желтым медным прутом; на повороте лестницы величественный бронзовый ангел высоко держал электрический фонарь. Только что пришедшие студенты с тревогой посматривали на свои разбухшие от слякоти башмаки.

— Болван, — не унимался Эштёр, — мною руководит не трусость, а нежелание оказаться бестактным. Но титулованные тупицы вроде тебя не способны уразуметь разницу между этими внешне сходными, а по существу, прямо противоположными душевными состояниями. Ибо, допустим, о нас не доложили, более того, старик и звонка нашего не услышал — тем не менее бесспорно, что, войдя, мы оказываемся там, где нас еще не ждали, а это неприлично, ибо мы занимаем место, коему временно, в соответствии с предначертанным порядком, следовало покуда оставаться пустым, и хотя мы, с нашими грубыми мозгами и нервами, не чувствуем себя непрошеными гостями, но в действительности отягощаем собой все окружающее, в том числе стулья, на которых сидим, ковер, который топчем, — отягощаем, если уж не чем иным, то, во всяком случае, своим физическим присутствием.

— Да мы, что, воняем, брат, что ли? — спросил первый из двух бедных студентов.

— Этот тип до тех пор разводил турусы на колесах, — буркнул хунгарист в кепи, — пока, на наше счастье, десять минут не истекли. А вообще-то пора уж кончать волынку.

Эштёр взглянул на свои часы. — У нас еще три минуты. Что же касается вопроса, воняем ли мы, то я отвечу так: откуда мне знать, кто и как меня воспринимает?

— Почему этот трепач не пошел в философы? — с ходу спросил студент, только что взбежавший на второй этаж; с ним было еще двое студентов. — Ребята, вы подготовились? Я всю ночь глаз не сомкнул со страху.

Эштёр был двумя головами выше всех своих товарищей, но худой, как жердь: казалось, весь материал, пошедший на дополнительный рост, был получен за счет объема; все в нем было непропорционально: журавлиные ноги — слишком длинные относительно корпуса, руки, достающие до колен, — несоразмерно длинны в соотношении с ногами, плечи — у́же, чем бедра, шея — еще тоньше, чем руки, — такую фигуру можно увидеть разве что в кривом зеркале Английского парка[51], вытянувшем все части его тела по отдельности и уже не сумевшем свести их воедино. И над всей этой вакханалией несуразных размеров и длин восседала, как символическое завершение, яйцеобразная голова, которая непрерывно реагировала на каждое более или менее заметное движение конечностей — кивала, вскидывалась вверх на длинной-предлинной шее, тут же падала, — так что создавалось впечатление, будто Эштёр ведет сам с собою нескончаемый диалог, в ходе которого его члены неустанно подбрасывают вверх сложные и волнующие вопросы, а голова незамедлительно и беспрерывно спускает к ним успокоительные ответы.

— Почему я не пошел на философский? — повторил он вопрос. — Потому что исследование и наблюдение различных возможностей и вариантов — одна из особенностей моего мышления, что делает его весьма пригодным для научной работы в области естественных наук, точно так же, как ты, ввиду полного отсутствия мыслительных способностей, весьма подходишь для профессии деревенского брадобрея.

— Идиот!

— Значит, пока не будем звонить? — спросил прыщеватый паренек.

— Звони же! — ворчливо сказал один из вновь пришедших. — И чего вы так дрожите перед этим старым хреном?

— Никто и не дрожит!

Снизу опять послышались шаги. Пришли еще двое — один был в бараньей шапке, другой явился с непокрытой головой.

— Вы прибыли все вместе, коллеги? — спросил тот, кто был в бараньей шапке, удивленно оглядывая столпившихся перед дверью студентов. Он подошел к стоявшему ближе всех к нему молодому человеку и щелкнул каблуками. — Кажется, мы еще незнакомы, коллега. Позволь?.. Витязь[52] Тибольд Бешшенеи. Сервус[53]. Уже позвонили?

— Еще нет.

— Почему? — недоуменно воскликнул Бешшенеи.

Эштёр шагнул к звонку и, внезапно выбросив вперед свой невероятно длинный палец, нажал кнопку. — Девять часов пятьдесят девять минут, — объявил он, кивая звонку.

Не успел он снять палец с кнопки, как дверь отворилась, словно звонка поджидали. На пороге, не отпуская ручку двери, стоял рябой лакей в отороченной красной лентой ливрее.