Отверженные (часть 1) - [81]

Казалось, он был постоянно занят созерцанием чего-то страшного.

He was absorbed, in fact.	И действительно, он был поглощен своими мыслями.
Athwart the unhealthy perceptions of an incomplete nature and a crushed intelligence, he was confusedly conscious that some monstrous thing was resting on him.	Сквозь дымку болезненных восприятий недоразвитой натуры и угнетенного сознания он смутно ощущал, что над ним тяготеет какая-то чудовищная сила.
In that obscure and wan shadow within which he crawled, each time that he turned his neck and essayed to raise his glance, he perceived with terror, mingled with rage, a sort of frightful accumulation of things, collecting and mounting above him, beyond the range of his vision,-laws, prejudices, men, and deeds,-whose outlines escaped him, whose mass terrified him, and which was nothing else than that prodigious pyramid which we call civilization.	Пытаясь оглянуться и оторвать взгляд от тусклого и унылого полумрака, в котором он прозябал, Жан Вальжан всякий раз с яростью и страхом видел, как воздвигается над ним, уступ за уступом, круто вздымаясь в недоступную для глаза высь, какая-то жуткая громада вещей, законов, предрассудков, людей и событий, - громада, чьи очертания ускользали от него, чья давящая масса преисполняла его отчаянием; пред ним была колоссальная пирамида, называемая нами цивилизацией.
He distinguished, here and there in that swarming and formless mass, now near him, now afar off and on inaccessible table-lands, some group, some detail, vividly illuminated; here the galley-sergeant and his cudgel; there the gendarme and his sword; yonder the mitred archbishop; away at the top, like a sort of sun, the Emperor, crowned and dazzling.	В этой полной движения и бесформенной груде он вдруг различал то совсем рядом с собой, то вдали, на недосягаемых высотах, какую-нибудь ярко освещенную группу или отдельную фигуру: надсмотрщика с палкой, жандарма с саблей или архиепископа в митре, а на вершине в солнечном нимбе, самого императора в сверкающей короне.
It seemed to him that these distant splendors, far from dissipating his night, rendered it more funereal and more black. All this-laws, prejudices, deeds, men, things-went and came above him, over his head, in accordance with the complicated and mysterious movement which God imparts to civilization, walking over him and crushing him with I know not what peacefulness in its cruelty and inexorability in its indifference.	И казалось ему, что этот далекий блеск не только не рассеивает, но, напротив, сгущает мрак окружающей его ночи, делает его еще более зловещим Все это - законы, предрассудки, события, люди, предметы - кружилось, проносилось над его головой, повинуясь сложному и таинственному велению, которое бог продиктовал цивилизации, и все это топтало и уничтожало его с какой-то невозмутимой жестокостью, с неумолимым равнодушием.
Souls which have fallen to the bottom of all possible misfortune, unhappy men lost in the lowest of those limbos at which no one any longer looks, the reproved of the law, feel the whole weight of this human society, so formidable for him who is without, so frightful for him who is beneath, resting upon their heads.	Души, упавшие в самую глубину бедствия, несчастливцы, затерянные на самом дне земного чистилища, куда уже не заглядывает ничей глаз, люди, отринутые законом, чувствуют на себе весь гнет человеческого общества, столь грозного для тех, кто вне его, столь страшного для тех, кто внизу.
In this situation Jean Valjean meditated; and what could be the nature of his meditation?	Таково было умонастроение Жана Вальжана, предававшегося своим думам. В чем же заключалась сущность его размышлений?
If the grain of millet beneath the millstone had thoughts, it would, doubtless, think that same thing which Jean Valjean thought.	Если бы зерно проса, попавшее между мельничными жерновами, могло думать, у него, наверно, были бы те же мысли, что и у Жана Вальжана.

All these things, realities full of spectres, phantasmagories full of realities, had eventually created for him a sort of interior state which is almost indescribable.	В конце концов все это - действительность, населенная призраками, фантасмагория, населенная образами из реальной жизни, -привело его в особое душевное состояние, которое почти невозможно выразить словами.
At times, amid his convict toil, he paused.	Случалось, в самый разгар своего тяжкого, мучительного труда он вдруг останавливался.
He fell to thinking.	Он задумывался.
His reason, at one and the same time riper and more troubled than of yore, rose in revolt.	Его рассудок, более зрелый, чем прежде, но и более смятенный, возмущался.
Everything which had happened to him seemed to him absurd; everything that surrounded him seemed to him impossible.	Все, что случилось с ним, казалось ему бессмысленным, все, что окружало его, казалось неправдоподобным.
He said to himself,	Он говорил себе:
"It is a dream." He gazed at the galley-sergeant standing a few paces from him; the galley-sergeant seemed a phantom to him. All of a sudden the phantom dealt him a blow with his cudgel.