— И вы им открыли? — спросил Стремянной.
— Да, открыл. А вы откуда знаете? — Соколов с удивлением взглянул на него.
— Во-первых, потому, что вы живы, — ответил Стремянной под общий смех. — А во-вторых, я этот сундук сегодня видел своими глазами, Я и подумал: если он цел, может быть, и вы живы…
Соколов пожал плечами.
— Судите меня как хотите, товарищ подполковник… — покорно склонив голову, сказал он, — я, конечно, виноват… Но подумайте сами, я бы погиб, зарыли бы они меня, ведь все равно сундук-то взорвали бы…
Раненые молча переглядывались. Каждый по-своему расценивал поступок Соколова.
— И верно, — сказал кто-то вполголоса, — если бы там секретные документы были… А то деньги. Не погибать же из-за них человеку.
Соколов с благодарностью посмотрел в тот угол, откуда прозвучали эти слова.
— А потом они меня отправили в тюрьму, — сказал он, опять поворачиваясь к Стремянному. — Тут вот, на окраине города. Пробыл я там до самых последних дней. Сегодня ночью нас вдруг внезапно подняли, построили и посадили в эшелон. Я понял, что, очевидно, наши начали наступление. Решил бежать… Когда поезд переезжал через мост, прыгнул вниз… Заметили… Стали стрелять… Ранили… Но мне удалось скрыться в прибрежных кустах. А затем я вернулся. Вот и все.
— Все, значит? — задумчиво переспросил Стремянной.
— Все.
В палате на минуту сделалось совсем тихо.
Дверь слегка приоткрылась, и в щель просунулась лысая голова Медынского:
— Товарищ подполковник, вас спрашивают!
— Сейчас приду, — сказал Стремянной и вышел из палаты.
Он пробыл за дверью не больше минуты и вернулся назад, как будто чем-то озабоченный.
Соколов это заметил сразу.
— Что случилось? — спросил он.
— Неприятная история, — ответил Стремянной, прохаживаясь между койками. — Ну, да это потом. Так на чем мы остановились?
— Ни на чем. Я все рассказал. Больше прибавить нечего. — Соколов поглядел на Стремянного спокойным, доверчивым взглядом. Только левая рука его то судорожно сжималась, то разжималась, теребя складки одеяла и выдавая скрытую тревогу.
Вдруг погас свет. Палата погрузилась в полную темноту.
— Движок испортился, — сказал голос усатого солдата.
— Моторист, наверное, заснул, — насмешливо процедил Гераскин.
— Горючего не хватило!
Раненые засмеялись.
Стремянной вышел в коридор, такой же темный, как палата, и крикнул:
— Почему нет света?
Чей-то голос ему ответил:
— Сейчас узнаем!
— Принесите сюда керосиновую лампу!
— Есть! Сейчас!
За дверью послышались чьи-то быстрые шаги. Кто-то, стуча каблуками, быстро спускался по лестнице, кто-то поднимался. Мелькнула полоска света и тут же исчезла.
— Сюда, сюда, — сказал Стремянной какому-то человеку, который шел по коридору. — Что у вас в руках? Лампа?.. Зажгите же ее! Спичек нет? У меня тоже… — Он вернулся в палату, человек с лампой остался стоять в дверях. — Товарищ Соколов, у вас есть спички?
— Нет, — ответил Соколов. — Я не курящий.
— У кого есть спички?
— Возьмите, товарищ подполковник, — сказал Гераскин и в темноте протянул коробку Стремянному.
Стремянной взял спички, но тут же уронил их на пол.
— Вот неприятность! — рассердился он. — Где-то около вас, Соколов, спички упали?
— Нет, — ответил Соколов. — Кажется, они упали около соседней койки.
— Вы слышите? — обратился Стремянной к человеку, который стоял в дверях.
— Слышу, — ответил тот.
— Что вы слышите?
В дверях молчали.
— Что вы слышите? — повторил Стремянной настойчивей и громче.
Человек, стоящий в дверях, кашлянул и ответил медленно и сипло:
— Слышу голос бургомистра города Блинова…
— Свет! — крикнул во всю силу легких Стремянной.
— Свет! — закричал в коридоре Медынский.
Но в то же мгновение Соколов вскочил с койки и бросился к окну. Он уже успел вышибить раму, когда Стремянной схватил его и повалил на койку, прижав всем своим большим телом.
Вспыхнувший свет осветил двух борющихся людей. Раненые повскакали с коек, чтобы прийти на помощь Стремянному, но этого уже не требовалось. Соколов лежал, крепко спеленатый простыней, завязанной на его спине узлом.
На пороге комнаты появился новый человек — фотограф Якушкин с фонарем «летучая мышь». Он медленно, в напряженном молчании подошел к Соколову и нагнулся над ним.
— Узнаете меня, господин Блинов? — негромко спросил он. — Я фотограф Якушкин. Вы у меня фотографировались…
— Это ложь, ложь! — прохрипел Соколов, стараясь вырваться из стягивавшей его простыни.
В дверях показался Воронцов. Он неторопливо прошел между койками, вынул из кармана фотографию и показал ее Соколову:
— Посмотрите, господин бургомистр… Вы, несомненно, узнаете себя.
Раненые, вскочив со своих коек, уже больше не ложились. Усатого солдата трясло, как в сильном ознобе. Он стоял около койки Соколова и требовал, чтобы ему дали автомат застрелить предателя. Лейтенант скрипел зубами — он не мог себе простить того, что поверил рассказу Соколова и даже сочувствовал ему. Гераскин вдруг вырвался вперед, навалился на Соколова и занес кулак…
— Не трогать! Это дело разберет трибунал!.. — сказал Стремянной.
Через несколько минут Соколова заставили одеться, и конвой повел его по темным, безлюдным улицам на допрос в особый отдел.
