Отторжение - [26]

— Блин, Питер, открывай уже! Я сейчас упаду, на фиг!

Это Шон? Я не верю своим ушам.

— Шон? Это ты? — спрашиваю больше у темноты, чем у тени за окном — от нее меня все еще потряхивает.

— Да блин, а кто еще! Черт, открывай же! Впусти меня!

Темнота как будто начинает светлеть. Чернильные пятна страха расходятся, растворяясь в ней. Я медленно вылезаю из-под одеяла, крадусь к окну. Может, лучше было бы позвать родителей? Может, это вовсе не Шон, а кто-то…

— Питер! — я слышу, как Фитцджеральд буквально рычит за окном. — Да ты что, твою мать! Открывай!

Это точно он. Нет сомнений. Я же всегда могу захлопнуть окно, если почую неладное. Я открываю, и Шон буквально вваливается в комнату. Я отхожу в сторону, поглядываю на окно — нет ли там еще кого-нибудь, но потом ловлю себя на мысли, что доверие к этому рыжему парню больше, чем страх. Потому что боюсь я всех, почти без разбора, а Шон, вот он, очень осязаемый и конкретный. Надо же, как перед одним человеком отступают все призраки. Может, это потому что у Фитцджеральда есть имя, а у всех тех, кого я боюсь, нет. Ведь в этой массе и одноклассники Риты, и ребята из моей бывшей школы (которые вообще остались в Бостоне), и продавщицы в супермаркетах, и водители такси, и просто прохожие. А Шон Фитцджеральд, он один.

— Черт! — он встает на ноги и отряхивается. — Чуть не упал там, Питер! Что так долго! Только не говори, что ты дрых!

— Я не дрых…

Он застал меня врасплох, совершенно выбил из колеи. Я хочу ему задать десятка два вопросов: что он тут делает, зачем залез через окно, что ему вообще нужно. И еще: не обижается ли он на меня за то, что я просил его не приходить, не привел ли кого-то, не передумал ли быть моим другом. И самое главное: почему к нему так относятся в школе, кто он такой, что натворил. Но Шон меня опережает.

— Собирайся! — говорит он. — Поехали!

— Куда? — я таращусь на него в темноте комнаты.

Он не видит моего лица, я уверен.

— Поехали на стадион! Поиграем в мяч!

— Что? — я отступаю на два шага.

И дальше Шон говорит очень быстро, не давая мне вставить ни слова.

— Футбол. Питер, поехали, сыграем в футбол. Со мной. Не бойся, я все продумал. Ни одна живая душа тебя не увидит. Команда на выезде, в районе стадиона пусто. Я все устроил. У меня есть ключи и доступ к щитку, чтобы включить свет. Сторожа нет сегодня, так что полная безопасность. Просто часик покидаем мяч, а? Только не говори, что ты не поедешь! Я столько это все готовил.

— Что готовил? — не понимаю.

— Ну, все это, возможность поиграть с тобой! Пожалуйста! — он складывает руки, как в молитве, и продолжает. — Клянусь, никто тебя не увидит.

Он сует мне мешок с одеждой и говорит, что я могу надеть это, чтобы не вздумал отмазываться. Мне сначала кажется, Шон спятил. А потом я думаю, он же изгой, вдруг ему дали какое-нибудь задание, одно из тех, что иногда дают лидеры школы тем, кого ни во что не ставят. Задание, после которого тебя могу принять обратно в общество или перестать травить, или еще что-нибудь. Я никогда не сталкивался с таким, но читал. Такое творится всюду, а я — легкая мишень. К тому же, зачем еще было Шону лезть ночью через окно в мою комнату.

— Я не играю в футбол, — говорю очень сдержано, и голос звучит почти как компьютерный.

Шон выдыхает и закатывает глаза.

— Конечно! Я играю, Питер! Это для меня, понимаешь! Прости, что не предупредил, но тогда бы ты вообще не вылез! А я уже год не играл. Понимаешь? Год. И вот выпала возможность, по-настоящему, на поле, на моем поле, — он хватается за мешок с одеждой, который я держу в руках. — Пожалуйста! Не обламывай меня! Мы ведь друзья! Просто побегаем…

— Я не выхожу из дома! — пытаюсь уже огрызаться, потому что меня просто бесит напор Шона. — И ты знаешь это!

— Знаю, но также знаю, что тебя никто не увидит. И никто не узнает, что мы там были! Питер! Ну пожалуйста! — и дальше очень быстро. — Давай, одевайся скорее! Это мои вещи, по погоде очень походящие. Ты примерно со мной одного роста, так что подойдут. Нет-нет, даже не мотай головой! Я тебе клянусь! Клянусь-клянусь-клянусь, что если что-то пойдет не так, если кто-то хоть появится, хоть вдалеке, ты больше никогда меня не увидишь, и я выполню любое твое желание! Любое! Клянусь!

— Нет…

— Блин! Питер! Я вообще-то несколько законов нарушил, когда залез сюда. И еще несколько, когда все это устраивал, а ты… Меня не аттестовали по двум предметам из-за прогулов, потому что я у тебя тусовался! Ну не делай так, чтобы все это было зря!

Я стою перед ним в растерянности и, между прочим, в одних боксерах, и только сейчас осознаю свой нелепый вид. Шон вдруг очень крепко берет меня за плечи, так смело, как будто он мой отец, или брат, или кто угодно, только не парень из класса моей сестры. Он сжимает пальцы и легонько встряхивает меня.

— Ну, прошу, Питер! Я тебя так часто о чем-то просил что ли?

Вообще-то, часто, думаю. Вообще-то, всегда. Он просил впустить его, когда пришел в первый раз, и я не хотел никого видеть. Просил позволить ему посмотреть на мой шрам, просил позволить ему коснуться моего шрама, просил разрешить притащить свой макет, просил выйти с ним на задний двор и подраться на мечах. И я всегда соглашался. Я даже понять не могу, почему. Просто как будто не успеваешь все обдумать, когда Шон просит. Он как порыв ветра, сносит аккуратно расставленные на столе мои страхи, и тогда я на секунду осознаю, насколько они легкие — как бумажные фигурки. И когда они не стоят в идеальном порядке, а валяются разбросанные по полу, я не могу за них ухватиться. И соглашаюсь. И всегда все спокойно. Никогда Шон не обманывал меня и не подводил. И еще, думаю, я боюсь, что если начну при нем снова расставлять свои бумажные страхи на столе, он хлопнет по ним кулаком и вообще разнесет. Может быть, поэтому я осторожно спрашиваю: