Отторжение - [32]
– Не над чем тут смеяться. Ничего смешного.
К уже знала, что глаза у нее такие из-за болезни под названием “струма”, хотя понятия не имела, что это такое – струма.
Если бы у К за спиной не было стены, она бы упала. Она и так упала – лицом вниз, только никто этого не заметил. До нее внезапно, как удар грома, дошло: мама Вивеки права. Смеяться не над чем. И больше уже не смеялась.
– Девять часов, пора вставать. – Мамин крик из кухни.
Но лучше бы еще немного полежать. Интересно, нашла ли мама записку на столе? I love you. Наверняка нашла. И написала, как обычно, на той же бумажке: I love you too.
К раскладывает такие любовные признания по всему дому. Видела в каком-то фильме, как шпионы оставляли друг другу записки под условленным камнем. Они, может быть, никогда друг друга не видели, но знали, что другой существует и он от него зависит, так же как тот, другой, знает, что зависит от этого.
К медленно поднимается с постели и набрасывает халатик. Вставать неохота, завтракать неохота – вообще ничего неохота. Она не любит воскресенья. В марте особенно. Мартовские воскресенья почему-то всегда бесконечно серые, будто договариваются между собой. Серость укутывает дома, улицы. Деревья стоят неподвижно, им тоже скучно. Все, на что она любит смотреть, выглядит бледно, безжизненно и некрасиво. К тому же воскресенья по какому-то неписаному закону – самые длинные дни. Скорость света, подчиняясь всеобщему занудству, сокращается раза в два, каждая минута утверждает свое право на вечную жизнь. К не любит месяц март, не любит религию, не любит скуку. Открывает шторы, и комната заполняется холодным бледным светом, мгновенно, как отравляющий газ, убивающим ласковый уют ночи.
Память. Линии раздела, тактовые черты времени. События уже произошли, что-то случилось, но понять, что именно, можно только потом. Как будто она опять проснулась раньше всех.
Это большое разочарование – проснуться раньше всех. Мир пуст, непонятно – существует ли он или уже нет. Никаких звуков, никакого движения. Никто не предложит чашку чая, поговорить не с кем. Четыре неподвижных тела рассованы по разным комнатам, никто не шевелится, глаза закрыты.
Берет плюшевого медвежонка и выходит в коридор. За окном палисадник, за палисадником улица, а на той стороне многоэтажный коричневый дом. К побаивается этого дома. Рассказывали, там одна девочка выколола мальчику глаз. Вилкой. И на улице тоже небезопасно: вдруг попадется навстречу какой-нибудь злодей с вилкой. Злоумышленник, как говорит папа.
К слегка приоткрывает дверь и заглядывает в спальню. Две кровати составлены вместе, получилась одна широченная (прыгать на ней запрещено). Ничего особенного… но именно этой картинке суждено стать главным детским воспоминанием, оно будет посещать ее годы и годы спустя. Их волосы вообще-то не черные, но кажутся черными на фоне белой подушки. Оба, и мама и папа, спят почему-то на животе. Он отвел правую руку, она – левую, и они держат друг друга, будто боятся, что другой убежит…
Это было три года назад. Но она будет возвращаться и возвращаться к этой немой сцене, мысленно изучать ее, стараться понять… Так потерпевший кораблекрушение обследует остров, на который его выбросила буря. Она вспоминает эту сцену, потом память об этой сцене, потом память о памяти. Видит себя со стороны: ребенок заглядывает в дверь спальни, там спят родители, и никаких сомнений: они любят друг друга.
Она довольно долго стояла и смотрела в щелку. Похоже на фильм, фильм с сильно приглушенным звуком, ничего не происходит, два неподвижных тела лежат и дышат. Короткий вдох и долгий, протяжный выдох. Тихий концерт, музыка живого дыхания.
Вот так: жила-была девочка в Стокгольме с мамой, папой, двумя сестрами и котом. Потом папа исчез, мама выпила кучу таблеток, а девочка посылала в больницу оранжевые рисунки, потому что оранжевый цвет ей нравился больше других. Мама вернулась, ей нужно было все время помогать, и девочка помогала чем могла. Вот и все, больше сказать нечего.
С тех пор как все исчезло, прошло три года. Остались только К и мама. От мамы постоянно пахло слезами. Почему-то у нее стало отекать правое запястье. Кисть не сгибалась. Она плакала от боли, но ни один доктор не мог понять, в чем причина. Каждое утро К приходила к ней в спальню и снимала эластичный бинт с запястья. Отстегивала застежку и начинала сматывать серую пружинистую ленту. Одно круговое движение, другое, рулончик в ее руке становился все толще с каждым слоем. Мама вставала и шла в душ. Возвращалась, и все начиналось сначала: один оборот вокруг нижней части кисти, потом перехлест через большой палец, потом вокруг сустава; не слишком туго, но и не слишком слабо – в самый раз. Под конец в руке остается лишь рулончик, похожий на серого съежившегося зверька или ракушку, в таких прячутся раки-отшельники. Когда бинт кончается, надо его застегнуть на ту же металлическую пряжку с острыми углами. Каждое утро, каждый вечер. Приносила маме таблетки от боли, а может, и от чего-то другого. Они шли в кухню, где уже не ссорились сестры и не мяукал, выпрашивая еду, кот. К намазывала маме подсушенный хлеб – у мамы не получалось: то хлеб уронит, то ложку с мармеладом.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
Что делать, если ты застала любимого мужчину в бане с проститутками? Пригласить в тот же номер мальчика по вызову. И посмотреть, как изменятся ваши отношения… Недавняя выпускница журфака Лиза Чайкина попала именно в такую ситуацию. Но не успела она вернуть свою первую школьную любовь, как в ее жизнь ворвался главный редактор популярной газеты. Стать очередной игрушкой опытного ловеласа или воспользоваться им? Соблазн велик, риск — тоже. И если любовь — игра, то все ли способы хороши, чтобы победить?
Сборник миниатюр «Некто Лукас» («Un tal Lucas») первым изданием вышел в Мадриде в 1979 году. Книга «Некто Лукас» является своеобразным продолжением «Историй хронопов и фамов», появившихся на свет в 1962 году. Ироничность, смеховая стихия, наивно-детский взгляд на мир, игра словами и ситуациями, краткость изложения, притчевая структура — характерные приметы обоих сборников. Как и в «Историях...», в этой книге — обилие кортасаровских неологизмов. В испаноязычных странах Лукас — фамилия самая обычная, «рядовая» (нечто вроде нашего: «Иванов, Петров, Сидоров»); кроме того — это испанская форма имени «Лука» (несомненно, напоминание о евангелисте Луке). По кортасаровской классификации, Лукас, безусловно, — самый что ни на есть настоящий хроноп.
Многие думают, что загадки великого Леонардо разгаданы, шедевры найдены, шифры взломаны… Отнюдь! Через четыре с лишним столетия после смерти великого художника, музыканта, писателя, изобретателя… в замке, где гений провел последние годы, живет мальчик Артур. Спит в кровати, на которой умер его кумир. Слышит его голос… Становится участником таинственных, пугающих, будоражащих ум, холодящих кровь событий, каждое из которых, так или иначе, оказывается еще одной тайной да Винчи. Гонзаг Сен-Бри, французский журналист, историк и романист, автор более 30 книг: романов, эссе, биографий.
В книгу «Из глубин памяти» вошли литературные портреты, воспоминания, наброски. Автор пишет о выступлениях В. И. Ленина, А. В. Луначарского, А. М. Горького, которые ему довелось слышать. Он рассказывает о Н. Асееве, Э. Багрицком, И. Бабеле и многих других советских писателях, с которыми ему пришлось близко соприкасаться. Значительная часть книги посвящена воспоминаниям о комсомольской юности автора.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.