Отторжение - [32]
– Не над чем тут смеяться. Ничего смешного.
К уже знала, что глаза у нее такие из-за болезни под названием “струма”, хотя понятия не имела, что это такое – струма.
Если бы у К за спиной не было стены, она бы упала. Она и так упала – лицом вниз, только никто этого не заметил. До нее внезапно, как удар грома, дошло: мама Вивеки права. Смеяться не над чем. И больше уже не смеялась.
– Девять часов, пора вставать. – Мамин крик из кухни.
Но лучше бы еще немного полежать. Интересно, нашла ли мама записку на столе? I love you. Наверняка нашла. И написала, как обычно, на той же бумажке: I love you too.
К раскладывает такие любовные признания по всему дому. Видела в каком-то фильме, как шпионы оставляли друг другу записки под условленным камнем. Они, может быть, никогда друг друга не видели, но знали, что другой существует и он от него зависит, так же как тот, другой, знает, что зависит от этого.
К медленно поднимается с постели и набрасывает халатик. Вставать неохота, завтракать неохота – вообще ничего неохота. Она не любит воскресенья. В марте особенно. Мартовские воскресенья почему-то всегда бесконечно серые, будто договариваются между собой. Серость укутывает дома, улицы. Деревья стоят неподвижно, им тоже скучно. Все, на что она любит смотреть, выглядит бледно, безжизненно и некрасиво. К тому же воскресенья по какому-то неписаному закону – самые длинные дни. Скорость света, подчиняясь всеобщему занудству, сокращается раза в два, каждая минута утверждает свое право на вечную жизнь. К не любит месяц март, не любит религию, не любит скуку. Открывает шторы, и комната заполняется холодным бледным светом, мгновенно, как отравляющий газ, убивающим ласковый уют ночи.
Память. Линии раздела, тактовые черты времени. События уже произошли, что-то случилось, но понять, что именно, можно только потом. Как будто она опять проснулась раньше всех.
Это большое разочарование – проснуться раньше всех. Мир пуст, непонятно – существует ли он или уже нет. Никаких звуков, никакого движения. Никто не предложит чашку чая, поговорить не с кем. Четыре неподвижных тела рассованы по разным комнатам, никто не шевелится, глаза закрыты.
Берет плюшевого медвежонка и выходит в коридор. За окном палисадник, за палисадником улица, а на той стороне многоэтажный коричневый дом. К побаивается этого дома. Рассказывали, там одна девочка выколола мальчику глаз. Вилкой. И на улице тоже небезопасно: вдруг попадется навстречу какой-нибудь злодей с вилкой. Злоумышленник, как говорит папа.
К слегка приоткрывает дверь и заглядывает в спальню. Две кровати составлены вместе, получилась одна широченная (прыгать на ней запрещено). Ничего особенного… но именно этой картинке суждено стать главным детским воспоминанием, оно будет посещать ее годы и годы спустя. Их волосы вообще-то не черные, но кажутся черными на фоне белой подушки. Оба, и мама и папа, спят почему-то на животе. Он отвел правую руку, она – левую, и они держат друг друга, будто боятся, что другой убежит…
Это было три года назад. Но она будет возвращаться и возвращаться к этой немой сцене, мысленно изучать ее, стараться понять… Так потерпевший кораблекрушение обследует остров, на который его выбросила буря. Она вспоминает эту сцену, потом память об этой сцене, потом память о памяти. Видит себя со стороны: ребенок заглядывает в дверь спальни, там спят родители, и никаких сомнений: они любят друг друга.
Она довольно долго стояла и смотрела в щелку. Похоже на фильм, фильм с сильно приглушенным звуком, ничего не происходит, два неподвижных тела лежат и дышат. Короткий вдох и долгий, протяжный выдох. Тихий концерт, музыка живого дыхания.
Вот так: жила-была девочка в Стокгольме с мамой, папой, двумя сестрами и котом. Потом папа исчез, мама выпила кучу таблеток, а девочка посылала в больницу оранжевые рисунки, потому что оранжевый цвет ей нравился больше других. Мама вернулась, ей нужно было все время помогать, и девочка помогала чем могла. Вот и все, больше сказать нечего.
С тех пор как все исчезло, прошло три года. Остались только К и мама. От мамы постоянно пахло слезами. Почему-то у нее стало отекать правое запястье. Кисть не сгибалась. Она плакала от боли, но ни один доктор не мог понять, в чем причина. Каждое утро К приходила к ней в спальню и снимала эластичный бинт с запястья. Отстегивала застежку и начинала сматывать серую пружинистую ленту. Одно круговое движение, другое, рулончик в ее руке становился все толще с каждым слоем. Мама вставала и шла в душ. Возвращалась, и все начиналось сначала: один оборот вокруг нижней части кисти, потом перехлест через большой палец, потом вокруг сустава; не слишком туго, но и не слишком слабо – в самый раз. Под конец в руке остается лишь рулончик, похожий на серого съежившегося зверька или ракушку, в таких прячутся раки-отшельники. Когда бинт кончается, надо его застегнуть на ту же металлическую пряжку с острыми углами. Каждое утро, каждый вечер. Приносила маме таблетки от боли, а может, и от чего-то другого. Они шли в кухню, где уже не ссорились сестры и не мяукал, выпрашивая еду, кот. К намазывала маме подсушенный хлеб – у мамы не получалось: то хлеб уронит, то ложку с мармеладом.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
Жил-был на свете обыкновенный мальчик по прозвищу Клепа. Больше всего на свете он любил сочинять и рассказывать невероятные истории. Но Клепа и представить себе не мог, в какую историю попадет он сам, променяв путевку в лагерь на поездку в Кудрино к тетушке Марго. Родители надеялись, что ребенок тихо-мирно отдохнет на свежем воздухе, загорит как следует. Но у Клепы и его таксы Зубастика другие планы на каникулы.
Без аннотации Мохан Ракеш — индийский писатель. Выступил в печати в 1945 г. В рассказах М. Ракеша, посвященных в основном жизни средних городских слоев, обличаются теневые стороны индийской действительности. В сборник вошли такие произведения как: Запретная черта, Хозяин пепелища, Жена художника, Лепешки для мужа и др.
Без аннотации Рассказы молодого индийского прозаика переносят нас в глухие индийские селения, в их глинобитные хижины, где под каждой соломенной кровлей — свои заботы, радости и печали. Красочно и правдиво изображает автор жизнь и труд, народную мудрость и старинные обычаи индийских крестьян. О печальной истории юной танцовщицы Чамелии, о верной любви Кумарии и Пьярии, о старом деревенском силаче — хозяине Гульяры, о горестной жизни нищего певца Баркаса и о многих других судьбах рассказывает эта книга.
Без аннотации Предлагаемая вниманию читателей книга «Это было в Южном Бантене» выпущена в свет индонезийским министерством общественных работ и трудовых резервов. Она предназначена в основном для сельского населения и в доходчивой форме разъясняет необходимость взаимопомощи и совместных усилий в борьбе против дарульисламовских банд и в строительстве мирной жизни. Действие книги происходит в одном из районов Западной Явы, где до сих пор бесчинствуют дарульисламовцы — совершают налеты на деревни, поджигают дома, грабят и убивают мирных жителей.
Повесть известного китайского писателя Чжан Сяньляна «Женщина — половинка мужчины» — не только откровенный разговор о самых интимных сторонах человеческой жизни, но и свидетельство человека, тонкой, поэтически одаренной личности, лучшие свои годы проведшего в лагерях.
Меня мачеха убила, Мой отец меня же съел. Моя милая сестричка Мои косточки собрала, Во платочек их связала И под деревцем сложила. Чивик, чивик! Что я за славная птичка! (Сказка о заколдованном дереве. Якоб и Вильгельм Гримм) Впервые в России: полное собрание сказок, собранных братьями Гримм в неадаптированном варианте для взрослых! Многие известные сказки в оригинале заканчиваются вовсе не счастливо. Дело в том, что в братья Гримм писали свои произведения для взрослых, поэтому сюжеты неадаптированных версий «Золушки», «Белоснежки» и многих других добрых детских сказок легко могли бы лечь в основу сценария современного фильма ужасов. Сестры Золушки обрезают себе часть ступни, чтобы влезть в хрустальную туфельку, принц из сказки про Рапунцель выкалывает себе ветками глаза, а «добрые» родители Гензеля и Гретель отрубают своим детям руки и ноги.