Оттенки - [46]

Каарель лежал пластом, сложив руки на груди. Через маленькое закоптелое оконце тусклый свет падал на его лицо, казавшееся сейчас особенно безжизненным и бледным.

X

И вот заветная мечта молодых сбылась, сколько ни издевались старики над их планами. Молодые живут в больших светлых комнатах, где настланы деревянные полы и стоит печь с дымоходом. Однако здоровье и самочувствие Каареля, вопреки его надеждам, в новом доме не улучшились. Он, правда, помогал батрачонку пахать пары и окучивать картофель, но все это делал через силу. Ему казалось, что в его теле оставил след не только случай с камнем, но и все эти годы, проведенные в Кадака. Слабость и усталость он ощущает постоянно, а душу томят дурные предчувствия, от которых ему даже во сне не избавиться. И когда Тийна время от времени намекает ему, что можно бы позвать стариков опять в Кадака, Каарель ощущает горькую досаду. Тийна делает вид, будто не замечает этого, и с женским упорством стремится к своей цели. Она никогда не настаивает, но и не отступает от того, что задумала. Она всегда одинакова — и когда встает поутру и когда вечером ложится спать. И Каарель с ужасом чувствует, что близится время, когда сопротивление его будет сломлено и вокруг него снова соберутся люди, которых он считал проклятием своей жизни.

Во время покоса Каарель один день бывал здоров, другой — болен, кое-что делал, но за тяжелую работу не брался, оставляя ее батракам. Говорил он мало, постоянно казался погруженным в свои мысли. У него иногда бывало такое чувство, будто кто-то твердым шагом все ближе и ближе подходит к нему, порой хлопает по плечу и говорит: «Не пора ли в путь?» Это словно и не вопрос, а только напоминание о том, что скоро обязательно нужно будет собираться в дорогу. Для кого он жил? Кому он сделал что-нибудь хорошее? Что оставляет он после себя? Чем он был умнее своих родителей, которые жили до него?

«Пожить бы еще хоть лет десять, — думалось ему иногда. — Атс стал бы к тому времени уже большим парнем!» И он вспоминал нынешний богатый урожай яровых, хорошее сено и новые строения с белыми крышами, которыми он так часто любовался.

— О чем ты думаешь, когда вот так глядишь на дом? — спрашивала порою Тийна.

— Ни о чем, — следовал короткий ответ.

— Как твое здоровье? — продолжала она.

— Так себе, — отвечал Каарель.

Каарель попробовал жать рожь, но вскоре вынужден был отбросить серп, потому что, нагибаясь, он задыхался и голова у него начинала кружиться. Так и слонялся он почти без дела, глядел на работников, иногда клал несколько снопов в копны, точил серпы или носил жнецам питьевую воду.

— Совсем плох твой старик — кожа да кости, до весны не дотянет, — сказала Тийне соседка, поглядев, как Каарель со жбаном кваса неверной походкой идет из дома в поле.

Чем ближе подходила осень, тем сумрачнее становилось лицо, да и вся жизнь кадакаского хозяина. Шаг за шагом шла она к концу. Каарель слонялся как тень, останавливаясь то тут, то там, как будто проверяя, в порядке ли та или другая вещь, пригодна ли еще? Если случалось ему увидеть Атса, играющего на лужайке, на губах его мелькало что-то похожее на улыбку, но когда ребенок подбегал к нему поговорить или показать свою игрушку, мысли отца, казалось, блуждали уже где-то далеко.

Постепенно все хозяйственные заботы легли на плечи Тийны. Когда она подходила к Каарелю о чем-нибудь посоветоваться, он отвечал:

— Делай как знаешь, где уж мне…

В этом ответе слышалась печаль и усталость. Но Тийна нет-нет да и подойдет опять к мужу с вопросом, не потому, что надеется на ответ, а потому, что ей просто хочется с ним поговорить.

И вот настал день — это было во время уборки картофеля, — когда Каарель уже после полудня лег в постель и не вставал до вечера. Дождь лил не переставая. Когда налетал ветер, что-то шуршало за окнами и завывало за углом новой избы, словно кто-то хотел пробраться в дом и плакал, не находя входа.

— Ну, что ты там? Я ведь еще не умираю, — сказал Каарель ветру.

Он и на следующее утро не поднялся с постели, хотя дождь прошел и солнце сияло на ясном небе.

— Ты сегодня не встанешь? — спросила Тийна.

— Неизвестно, встану ли я и завтра, — ответил Каарель.

— Опять грудь болит?

— Нет, не болит, а только ослабел я, подняться не могу. Да и что я буду делать, даже если встану!

— Есть хочешь?

— Нет.

— В воскресенье надо бы за доктором съездить — что он скажет.

— А что ему говорить.

Тийна помолчала немного, потом печально промолвила:

— Пожил бы ты еще хоть с годик, — и села на край постели.

Каарель улыбнулся.

— Тебе только смеяться! — сказала Тийна с упреком.

— Поневоле засмеешься, слушая тебя: пожил бы хоть годик… Будто это в моей власти — жить или помирать?

— Пожил бы хоть до тех пор, пока я рожу: не за горами — каких-нибудь две-три недели, — сказала Тийна.

— Не знаю, может, и дотяну.

В Кадака настали тяжелые дни; хозяин лежал в постели, как на смертном одре, хозяйка, ходившая на сносях, должна была одна со всем справляться. Ноги у нее подкашивались от слабости, ночью не было сна от нахлынувших забот. Поэтому однажды вечером она опять сказала Каарелю:

— Послушай, я позову из Лыугу стариков, у нас теперь просторнее, а мне одной не управиться.