Оттенки - [41]

— Сама ты сумасшедшая, иначе бы на ребенка не набрасывалась! — кричал Каарель. — Вот выкину тебя из избы со всеми твоими пирогами, тогда узнаешь, что такое сумасшедший. А раз я сумасшедший, то и бойся меня, чучело гороховое!

И он приподнялся, точно впрямь собирался кинуться на тещу.

— Да что с тобой стряслось, Каарель? — остановила его Тийна. — Бабушка отогнала ребенка, ребенок заплакал — ну что тут особенного?

— Да что это, черт возьми? Со всех сторон на меня взъелись! — закричал Каарель. — Коров и бычков больше не отобрать, надо лета дожидаться — вот и вымещают злость на ребенке! И ты тоже хороша! Цепляешься за мать, точно грудное дитя. Так вы мне надоели, что убил бы вас всех со зла! Вы точно сожрать меня сговорились! Старик одно знает — сопит да глаза таращит, как бодливый бык; старуха то и дело клыки в тебя запускает, а дочка сзади держит, чтоб матери было удобнее грызть. У-у-у, змеиное отродье! На кой же черт вы меня взяли к себе, если только и знаете, что шипеть! Еще раз говорю вам: если с сегодняшнего дня не перестанете придираться — я за себя не отвечаю, будь что будет! Много ли мне жить осталось!

Пока он говорил, краска сошла с его лица, только на скулах горели красные пятна да глаза сверкали лихорадочным блеском.

Тийна в страхе смотрела на мужа; таким она его еще никогда не видела. Даже старуха казалась немного смущенной. Она сдержанно ответила:

— Но, но, не лопни, смотри, от злости! Поживи хоть до Нового года, рождество отпразднуй!

«Что с ним такое?» — точно спрашивал удивленный взгляд старика.

Но ярость Каареля уже улеглась. Он опустился на скамью, не произнося больше ни слова. Замолкла и старуха, что было уж совсем необычно.

Вечером у Каареля усилилась боль в груди и пропал аппетит.

— Что с тобой? — спросила Тийна, когда Каарель отказался от ужина.

— Ничего особенного, — ответил он. — Только есть не хочется.

— Вставай все-таки, подкрепись немножко! Не ложиться же под рождество на пустой желудок.

Тийна постояла у его постели, но не дождавшись ответа, тихонько спросила, так, чтобы не слышали старики:

— Это у тебя, наверно, после сегодняшней ссоры? Я никогда еще не видела тебя таким страшным. Боялась, как бы ты не бросился на мать, даже вскочила со страху. Дело стариковское — ну, толкнула она ребенка, что с ним сталось от этого? Чего ты так разозлился?

— Ах, они мне до того опротивели, что видеть их не хочу, ни их, ни тебя, ни себя, — отвечал Каарель громко, чтобы слышно было и старикам, сидевшим в задней каморке.

— Не говори так громко, они услышат.

— Пусть, я их не боюсь.

— Нехорошо так, Каарель! Ты сказал, что и меня ненавидишь. А что я тебе сказала дурного? Я тебя останавливаю иногда, боюсь, как бы чего не вышло. Не сердись на меня за это.

— Останавливай меня, но не защищай их, когда они поедом нас едят, — ответил Каарель.

— Ну, иди же, отведай колбасы или еще чего-нибудь, — немного погодя сказала Тийна.

— Ладно, приду, иначе ты, видно, не оставишь меня в покое, — ответил Каарель и поднялся с постели. Он сел к столу. Пища показалась ему не такой противной, как он думал вначале.

После ужина старуха через дверь окликнула дочку:

— Тийна, ты придешь сюда? Почитаем хоть священное писание, раз уж в церковь не пошли.

Тийна отправилась к ней, а Каарель остался с батраком в передней комнате; их на чтение не позвали, а самим напрашиваться им не хотелось.

— Это перед ужином бы почитать! — сказала Тийна матери.

— А я забыла, есть уж очень хотелось. Да не все ли равно, когда помолиться, — отвечала та.

Но не молитва была у старухи на уме — у нее были совсем другие цели, которых она и хотела достичь своим чтением. В прошлом году молодые жили в задней каморке, а теперь им пришлось остаться в передней, так как старики заняли их место. Позвав Тийну, старуха хотела показать Каарелю, что его ставят на одну доску с батраком: хозяева, мол, читают в горнице, а слуги сидят в передней. Читая и распевая молитвы, бабка чувствовала себя гораздо выше Каареля, который разговаривал с батраком, как будто ему и дела не было до святого сочельника.

— Можно бы оставить открытой, — сказала Тийна, когда мать закрыла за нею дверь.

— Зачем? — возразила старуха. — Разве они хотят слушать? А захотят — могут прийти сюда.

Бабка села за стол, раскрыла книгу и прочитала молитву. Потом они вдвоем с Тийной пропели ее — дед, по обыкновению, не пел.

Но когда старуха снова принялась читать, послышался сладкий храп. Старуха подняла глаза от книги и сказала Тийне:

— Толкни его, чтоб проснулся. Ишь, храпит, скотина! Не дает помолиться.

Тийна исполнила приказание. Старик поднял голову и, казалось, стал слушать. Однако вскоре голова его снова упала на грудь, но теперь послышалось только сопенье. Бабка продолжала читать и больше не тревожила деда: она давно знала, что на старика молитва действует как люлька на ребенка.

Утром в первый день рождества старуха предложила помочь управиться со скотиной, если Тийна захочет поехать в церковь. Тийна и поехала бы, но Каарель жаловался на нездоровье, на холод, а ехать одной, сидя рядом с батраком, ей не хотелось. Остались дома. Старуха чувствовала себя обиженной: она, мол, предложила свои услуги, а Каарель от них отказался.