Оттенки - [134]

— Но я этому не верю.

— Тут уж я ничего не могу поделать.

Воцаряется молчание. Через некоторое время Лутвей продолжает:

— Никак не могу решить один вопрос: куда ты собираешься уйти? В последнее время мне начинает казаться, что к Мерихейну.

— Не смеши меня.

— Ну и смейся на здоровье, а мне не смешно.

— Ты что, рехнулся? — сказала Тикси, теперь уже с обидой.

— Кто вас, женщин, разберет, в особенности таких, как ты.

— Ах, таких, как я!

— Не приписывай моим словам того, чего в них нет. Когда я говорю о таких, как ты, то имею в виду известную наивность и непостоянство чувств, несдержанность страстей, чисто женскую уверенность в своей неотразимости и стремление заставить плясать под свою дудку всех — и молодых и старых.

— Час от часу не легче! Ты, чего доброго, договоришься до того, будто я и тебя плясать заставляю.

— Как знать. Некоторые говорят, что так оно и есть.

— Кто же эти некоторые?

— Кулно, например.

Тикси добродушно, мягко рассмеялась.

— Конечно, мое дело сторона, — продолжал Лутвей, — но пококетничать ты любишь, в особенности последнее время, я это еще на своем новоселье заметил.

— С кем же я там кокетничала? С Мерихейном?

— Нет, с Тааветом.

— Я же с ним и словом не обмолвилась.

— Для этого слова и не нужны. Игра словами — плохая игра.

— И как это было?

— Ты подсела к нему, касалась его платьем, а когда чокалась с ним, старалась, чтобы сдвинулись ваши пальцы, а не стопки. Помнишь, как ты сказала: «Отчего это наши стопки не звенят?!» Парень так и залился краской.

Тикси опять засмеялась, в ее глазах сверкнул лукавый огонек, а на лице словно бы заиграл отблеск далекого счастья.

— Я и еще кое-что знаю, — сказал Лутвей.

— Еще?

— Ты заходила к Мерихейну, одна.

— Кто тебе это сказал?

— Просто знаю.

— Значит, ты за мной следишь?

— Этого еще не хватало, просто я не закрываю глаза. Прав я или нет?

— И прав и не прав.

— Как это понимать?

— Я действительно один раз зашла к вам, но не ради Мерихейна, а ради тебя. Тебя не было дома, и господин Мерихейн попросил меня подождать, думал, что ты скоро придешь. Но ты все не приходил, и я ушла.

— И ты долго ждала?

— Ты словно допрашиваешь меня. Я не стану тебе отвечать. У тебя такой тон…

— При чем тут тон, просто я хочу знать.

— А вот при том. Я не могу объяснить почему, но твой тон меня оскорбляет.

— Больше ты туда не ходила?

— Я уже сказала, я не стану отвечать.

— Ах, так! Ну хорошо же.

— Пожалуйста!

Между ними впервые черной кошкой пробежало недоверие.

Но молодой человек не мог успокоиться и после недолгого молчания сказал:

— Знаешь, почему мне кажется, будто между тобой и Мерихейном что-то есть?

Тикси не отвечала, и, подождав немного, Лутвей продолжал:

— Мерихейн действует мне на нервы, я в последнее время совершенно не могу выносить его присутствия. Меня так и подмывает задеть его, уязвить, рассориться с ним, во что бы то ни стало всегда и во всем ему противоречить. Это неспроста, это означает, что…

— …что между мною и Мерихейном что-то есть?

— Вот именно. Я рассказывал об этом Кулно. Он рассмеялся и сказал «cherchez la femme» — «ищите женщину», но я чувствовал, что на самом-то деле ему вовсе не до смеха.

— Кулно только и делает, что смеется.

— А ты ему не верь. Ну да не все ли равно. Главное, он сказал: «cherchez la femme».

— Ну так ищи, раз его слова — святая истина.

— Какая там святая! Грош цена была бы его словам, кабы я сам об этом не думал уже раньше. Кулно просто подтвердил мои подозрения.

Тикси не проявила желания продолжить разговор, и Лутвей тоже умолк. Каждый из них вновь погрузился в свои думы, и в конце концов им обоим стало казаться, будто они совершенно чужие друг другу люди.

Лутвей был ошеломлен невозможностью постичь ту безымянную силу, которая шаг за шагом вырывала у них из-под ног почву, и в то же время удивлялся неожиданному для него самого упорству, с каким пытался удержать прошлое, хотя день за днем все яснее осознавал тщетность своих стараний. Все, что было между ним и Тикси, а теперь безвозвратно уходило, казалось ему чуть ли не святыней.

Куда подевалось его легкомысленное отношение к женщинам? Разве не начал он ухаживать за Тикси с беспечной улыбкой на губах, просто чтобы потешить вспыхнувшее в нем желание, неужели же кончать ему придется теряясь в догадках, мучаясь подозрениями, опускаясь чуть ли не до слежки? Соблазняя девушку, он говорил ей о быстротечности жизни, неужели же теперь станет доказывать ей, что жизнь вовсе не так коротка — лишь бы не кончалась любовь друг к другу?

Ему припомнилось, как в одно из интимнейших мгновений он разглагольствовал о любви, сравнивая ее с дымом трубки, у которой длинный чубук, — дескать, и сердцу не в нагрузку, и глаза не щиплет, лишь несколько затуманивает окружающее да вычерчивает в атмосфере жизни зыбкие кольца счастья, которые все катятся и катятся куда-то. В тот раз он еще пустил струю этого хваленого безобидного дыма от трубки с длинным чубуком прямо в лицо Тикси и сказал:

— Вот видишь, он ничуть не ест глаза, даже слезы не навертываются.

— Неправда, он горький, — возразила тогда глупенькая Тикси, — на моих глазах слезы навернулись.

— Может быть, в таком случае для тебя и любовь горька?