Отсюда - туда - [15]

Так вот, я пришел в Трайбах под вечер. С тихого, серого неба падали крошечные, спрессованные морозом снежинки. Окрестный лес поглощал шум моих шагов. Тусклый свет последних дневных часов все более сгущался во тьму. Щебень, которым была усыпана дорога, подмерз. Оказалось, что моя одежда, в долинном Голлерне вполне соответствовавшая сезону, здесь, в горах, совершенно непригодна. Мало-помалу во мне крепло подозрение, что, внезапно решившись бежать, я был прав в главном, но что касается многих побочных вещей, то здесь я дал маху. С другой стороны, заглуши я в себе порыв в то памятное утро, я бы наверняка так никогда и не тронулся с места. Стало быть, двинуться в путь, притом немедленно, и уйти прочь было единственно верным решением. Правда, о таких деталях, как одежда и провиант, я не позаботился. Теперь я понял, насколько опасны и даже гибельны могут оказаться для серьезного предприятия всякие мелочи. Человеку, занятому решением какой-нибудь задачи, главное всегда видится неизменным, а вот мелочи с каждой минутой приобретают все большее значение. Затем — весьма скоро — наступает равновесие, и наконец мелочи перевешивают и сами становятся главным, и человеку надо решать: отступить или идти наперекор. Мысль о возвращении в Голлерн я отмел сразу. Страшно уже одно то, что эта мысль вообще пришла мне на ум. Чтобы отвлечься, я начал подшучивать над неожиданными холодами, то и дело выкрикивая слова вроде СОСУЛЬКА или ГРЕНЛАНДИЯ. Раз у меня даже вырвался смех. И все же основную часть пути я шел, стиснув зубы и как бы украдкой шевеля окоченевшими пальцами рук и ног. Если бы не стыд перед самим собой, я бы крепко похлопал себя по плечам и немного пробежался. Но мной завладело какое-то упрямство, дурацкая гордость. Еще немного, и я бы вовсе скинул пиджак и рубашку, лишь бы убедить себя в том, что холод мне нипочем.

Снег валил все сильнее. Из лесу на дорогу вышел человек с топором на плече. Шляпа у него была в снегу.

— Далеко ли до деревни? — спросил я, радуясь, что хоть кого-то встретил.

— Да с четверть часика будет, — ответил он и пошел дальше.

Он не предложил мне составить ему компанию, но я прибавил шагу и вскоре нагнал его. Лицо мое пылало от стыда. Человек тупо смотрел перед собой.

— Снегу-то намело! Да, похоже, наметет еще больше, — сказал я.

— Да-да, — пробурчал он сердито, отряхивая снег с воротника куртки.

Дорога пошла слегка под уклон. Спуск становился все круче, а наши шаги быстрее. Воздух был густ и бел от снега. Лес немного отступил от дороги. Я пыхтел, едва поспевая за моим спутником, как вдруг он рассмеялся.

— Вот мы и пришли, — сказал он, указав во мглу, сквозь которую бешено мчались снежинки. В первый миг я ничего не увидел и решил, что он меня просто дурачит. Только спустя несколько минут я разглядел во тьме еще более темные контуры домов, едва возвышавшихся над землею. Света не было нигде.

— Что это за место? — спросил я.

— Трайбах, — ответил мой спутник, — Трайбах, — и, не попрощавшись, свернул с дороги.

Послышалось громыханье двери, детские голоса и брань женщины. Затем воцарилась мертвая тишина. Я обхватил голову руками и в каком-то столбняке простоял среди дороги минут пятнадцать, не меньше. Если бы я стоял здесь всю ночь, этого наверняка бы никто не заметил. Дом, куда вошел мой спутник, находился в самом начале деревушки. Она располагалась на поляне поперечником не более четырехсот метров и напоминала плотную темную кучу. Когда луна выходила из-за туч, снежные равнины вспыхивали холодной белизной. Сквозь щелочки в наглухо закрытых ставнях пробивались тонкие полоски света. Понурив голову, я вошел в деревню. Там я набрел на трактир.

На следующий день я спозаранку отправился в дорогу. Бесстыжий трактирщик, заломив адскую цену, пустил меня переночевать в общем зале своего заведения. После того как убрался последний посетитель, я улегся в компании старого сенбернара с гноящимися глазами возле затухавшей печки. Усталость после долгого перехода, пахнущее псиной тепло собачьей шкуры и в обилии выпитая водка быстро сморили меня, и я уснул, хоть и лежал на жестком полу. Поутру меня разбудила какая-то старуха, шуровавшая в печке длинной кочергой. Собаке она попросту дала пинка, да и меня, очевидно, постигла бы та же участь, не вскочи я на ноги, напуганный визгом собаки. Мало что соображая, я стал дожидаться трактирщика. Когда, потеряв всякое терпение, я попросил старуху принести что-нибудь поесть, она завопила:

— Ишь ты, жрать захотел! А больше тебе ничего не хочется?

При этом она так яростно колотила кочергой по печке, словно на месте печки был я. Со злости я чуть не бросился на старуху. Не я ли заплатил за эту убогую халупу, да еще такую грабительскую цену?! И вот теперь со мной обращаются как с попрошайкой! Чтобы остыть, я вышел на воздух, а когда собрался вернуться в дом, дверь оказалась на запоре. И я пошел своей дорогой.

За ночь намело много снегу. Даже на дороге он был мне по колено. До меня еще никто не проходил и не проезжал. С горных лесов дул теплый ветер, и оттого снег сделался тяжелым и мокрым. Ждать попутной повозки не имело смысла. Да и случись такая оказия, вряд ли меня подвезут. Ступай себе дальше, подумал я, помощи ждать неоткуда, а если она и существует, то не для тебя. Стоя у края поляны, я еще раз посмотрел на Трайбах. Из труб тонкими струйками вился дымок, ветер подхватывал его в вышине и сгонял в облака, которые повисали клочьями над лесной опушкой, а там и вовсе рассеивались. Если бы не эти струйки дыма, деревушка была бы, вероятно, с первого взгляда совершенно незаметна. Она совсем утонула в выпавшем за ночь снегу. Вон и трактирщик выполз на порог. Я узнал его по черному фартуку, повязанному вокруг огромного, как чурбан, живота. Я был слишком далеко, чтобы он мог видеть меня, и все же в бессильной ярости погрозил ему кулаком.