Отсутствие Анны - [45]

Стихи Э. А. По ей понравились больше, чем рассказы, – она прочитала несколько, пока высматривала темный глазок карандашного кружка, а потом запретила себе отвлекаться. Первые две строфы стихотворения «Мечты» на восемнадцатой странице были, в сущности, двумя огромными предложениями.

Но был ли бы этот, в долгой темноте

Прошедший, сон похож на грезы те,

Какими в детстве был я счастлив? – (Ибо

Небес прекрасней ждать сны не могли бы!)

При летнем солнце я тонул в мечтах…

О Красоте и о живых лучах;

Я сердце отдал, с жаром неустанным,

Моей фантазии далеким странам

И существам, что сотворил я сам…[2]

В «живых» буква «в» была подчеркнута, а не обведена, но карандаш оставался прежним.

Марина вернулась к салатовому стикеру. Теперь список выглядел так:

А – схватывается;

Т – достать;

О – вовремя;

Ь – начались;

Ю – смею;

Д – когда-нибудь;

П – показывать;

К – кто-нибудь;

О – сердце-обличитель (после некоторых сомнений она решила засчитать его за одно слово);

В – живых.

Десять слов из одиннадцати, десять букв. Марина бросила взгляд на стопку Гофмана и утвердилась в своем решении обойтись без него. Каждый раз, когда она прикрывала глаза, под веками начинали расплываться, как по воде, алые и оранжевые круги. В висках стучало. Ей давно следовало бы лечь спать, чтобы хотя бы попробовать выспаться перед работой.

Кто-нибудь когда-нибудь посмеет показать сердце-обличителя вовремя.

Кто-нибудь достанет живых.

Вовремя начались.

Вовремя начались.

Она помотала головой, и мир качнулся, как лодка с хазарской принцессой на воде.

Топь? Кто? Под…

Что, если буквы можно было использовать не по одному разу? Повторившееся «о» противоречило этой идее, но что, если…

Она все же взялась за Гофмана. Начать решила с «Песочного человека» – интуиция подсказывала, что там обнаружить букву вероятнее всего.

Ничего.

Она взялась за «Ледяное сердце» – старое издание. Красивые картинки, потертая обложка.

Ничего.

«Щелкунчик» напомнил ей о том, как они с мамой и маленькой Аней ходили на балет, – в первый и единственный раз все вместе.

Ничего.

«Щелкунчик». Кажется, когда-то ей самой очень нравился «Щелкунчик». Она перечитывала его несколько раз, как бывает в детстве, снова и снова. Только издание у нее было другое – с другими картинками, пахнувшее так, как пахли раньше все книги. Теперь она не помнила об этой сказке почти ничего. Поразительно, как легко забылось то, что было для нее когда-то таким важным, – бог весть почему.

Ничего.

Пришлось перейти к «Житейским воззрениям кота Мурра». О таком произведении Гофмана она прежде не слышала, да и книги этой точно не покупала. Наверное, Аня купила сама, одолжила у кого-то или взяла в библиотеке. Аня ходила в библиотеку? Ходят ли сейчас подростки в библиотеки?

Марина открыла «Житейские воззрения кота Мурра». Одна только обложка весила по меньшей мере килограмма полтора. Марину клонило в сон, и она потерла глаза – в них как будто насыпали песку.

Когда она наконец долистала Гофмана до конца, небо за окном изменило цвет. Это еще не был рассвет, только предвестники рассвета. Марина поднялась – ноги затекли – подошла к окну, прислонилась горячим лбом к ледяному стеклу. Почему-то отсутствие последней буквы не удивило ее, как будто в глубине души она знала, что так и будет.

Марина вернулась за стол, оторвала еще один салатовый стикер, разрезала кухонными ножницами на десять кривых кусочков. Написала на каждом по букве и принялась перекладывать, крутить, тасовать, пока от комбинаций не зашумело в ушах… А потом, после сотой или, может быть, тысячной попытки, прочитала выложенное салатовыми бумажками «ПОД КОВАТЬЮ», уронила голову на ладони и заплакала.

Под кроватью ничего не было и быть не могло – она сама проверяла несколько раз. И точно проверяли сотрудники полиции, когда обыскивали квартиру.

И все же Марина вернулась в Анину комнату и заглянула под кровать. Ничего там не было, только два ящика с бельем. Она выдвинула их по очереди, долго рылась в наволочках и простынях. Наволочки и простыни пахли так, как всегда пахнет залежавшаяся ткань, – немного пылью, немного гнилью.

Марина легла рядом с ящиками. Глаза слезились от пыли, но она все равно разглядела что-то блестящее у стены под кроватью. Кончики пальцев царапнули совсем рядом, мазнули по полу, но дотянуться не получилось, и Марина скользнула под кровать на спине. Блестящая штучка оказалась крохотным елочным шариком. Марина сжала его в кулаке и замерла, глядя наверх, где прямо над ее лицом сквозь тонкую ткань белого чехла просвечивал большой неровный шов, сделанный темными толстыми нитками.

Возвращаясь на кухню за ножницами, она поскользнулась. Узкий коридор кренился, как палуба корабля, и ей удалось взять ножницы со стола только с третьей попытки.

Зажав ножницы в правой руке (в левой она продолжала зачем-то сжимать шарик), Марина снова забралась под кровать. Она вспорола сначала чехол, в чем не было никакой нужды, а уже потом – шов, чувствуя пальцами что-то плотное за ним.

Это оказалась толстая тетрадка в твердой обложке. Что было изображено на обложке, стало теперь невозможно разобрать, потому что вся она была заклеена стикерами, наклейками, разрисована спиралями и полосочками.