Отсутствие Анны - [35]

Аня как будто растворилась в воздухе, как будто не выходила в тот день из дома, растаяла, испарилась.

Они боялись смотреть Марине в глаза, боялись услышать ее голос в телефонной трубке – и поэтому она не звонила, щадила и их и себя. Пока их разговор не случался, можно было тешить себя мыслями о том, что они не звонят лишь потому, что слишком заняты расследованием… А не потому, что им совершенно нечего ей сказать.

Первое время выходные были мучением. После выхода на работу Марина приходила в офис и в субботу и в воскресенье. Она сидела там вместе с редкими сверхурочниками – писала тексты, смотрела в стену, сидела в интернете. Раньше она ограничивала себя в этом бессмысленном шатании по виртуальному пространству. Теперь в этом – как и во многом другом – больше не было никакого смысла. Марина переходила из блога в блог, от статьи к статье, завязывала разговоры, ругалась и спорила. Все это создавало иллюзию жизни – может быть, бессмысленной, но тем не менее жизни.

Марина просиживала на работе все дни напролет, пока ей мягко не намекнули – она сама не поняла толком, на что. Может быть, ее сгорбленная за компьютером спина пугала и напрягала коллег? Может быть, они за нее волновались? Начальница бормотала что-то нечленораздельное, но Марина ее поняла.

Она стала проводить выходные дома. Марина гуляла по парку. Большой круг мимо укутанных на зиму в брезент грустных каруселей, а потом вокруг озера. Малый круг – от столетнего дуба, огороженного заборчиком по колено высотой, до двух деревянных беседок. В одной из беседок всегда кто-то был, независимо от погоды. Иногда – стайка прогуливающих школу подростков, пьяных от одной на всех бутылки пива. Иногда – двое или трое пожилых культурно выпивающих мужчин. Газета, запах соленой рыбы и пива – или бутылка с водкой или коньяком. Кряканье, плеск из-под полы. Шашки и домино. Седые, с залысинами, брюшками, свисающими над ремнем. Она чувствовала себя их ровесницей. Можно прятаться, носить свою седину и морщины внутри, но человек беспомощен перед правдой. Достаточно одного неверного движения – и выстроенная защита рухнет как карточный дом.

Марина чувствовала себя старой.

Она заходила в кафе у дома. Итальянское кафе – раньше, когда ей лень было готовить, она иногда заходила сюда и ела пиццу на тонком промасленном тесте или пасту. Потом всегда чувствовала себя виноватой.

Теперь меню не вызывало у нее никаких чувств – ни желания, ни вины. Марина заказывала пиццу или пасту, салат или десерт с ягодами, брала вино, а потом съедала и выпивала все, толком не чувствуя вкуса.

Поначалу ей казалось, что это наматывание кругов по парку и сидение в кафе – лучше, чем совсем не выходить из дома, но постепенно она начала сомневаться.

Возможно, ей все же стоило завести собаку.

Возможно, стоило пойти к психологу, как советовала ей сотрудница опеки. Возможно, стоило больше времени уделять встречам с друзьями – или хотя бы разок увидеться с друзьями… Оказалось, что от людей, которых ты считал близкими, очень просто избавиться, когда в твоей жизни случилась беда. Кто-то из бывших одноклассниц и подруг по двору предлагал ей встретиться и поговорить об Ане… Но она чувствовала страх в их голосах. Они вовсе не хотели, чтобы она соглашалась. Они не хотели сидеть в неловком молчании и не знать, как ее утешить. Они боялись, что Марина будет вести себя как ни в чем не бывало или что начнет некрасиво рыдать, кривя рот. Поэтому Марина оказала услугу и им – она отказывалась от встреч, и постепенно – быстрее, чем ожидалось, – ей перестали их предлагать.

Парк, кафе, сигареты без страха быть застигнутой врасплох на кухне. Иногда она думала о матери. «Вот бы она была рядом», – книжная, чужая мысль, Марина совсем не была уверена, что ей было бы легче. Она плакала, когда думала об этом. Перед этим она плакала, когда думала: «Вот бы она была рядом», и иногда даже шептала это вслух, чтобы легче было расплакаться.

Спустя полтора месяца после исчезновения ей показалось, что становится легче – и сразу вслед за этим несколько дней подряд ее скручивало и ломало, словно до того она жила в оцепенении, но теперь что-то внутри оттаяло, как будто отошел наркоз. Она все время кашляла, глубоко, хрипло, потому что много курила – а еще потому что горло все время сжимала невидимая рука. Это было так больно – поначалу боль проливалась слезами, но потом слезы кончились, и сбрасывать этот балласт стало нечем. Она истратила все силы, отдала все, что было, – больше не осталось ничего.

Она пыталась справиться с мыслью о том, что жизнь кончилась – вот так, в одночасье, несправедливо, безо всякого смысла и логики. Марина снова и снова прокручивала вечер, когда Аня не вернулась из школы: позднее данные камер и работники школы показали, что она точно туда и не приходила. Ее никто не видел, никто не мог помочь, хотя по всему району были развешаны листовки, и незнакомые люди останавливали ее на улице и спрашивали: «Ну что? Как дела? Держитесь… Такое горе». Это было, как будто Аня вообще не выходила из дома, – невозможно. Но она прокручивала вечер накануне снова и снова – что она упустила? Почему она не увидела, что что-то не так? Ведь что-то должно было навести ее на мысль, предупредить… Глухо.