Отсутствие Анны - [16]

Она брызнула из флакона духов с полки в коридоре на волосы и запястья, прежде чем открыть дверь.

Анатолий Иванович едва заметно потянул носом, но ничего не сказал, протянул руку:

– Едем. Марина, вы обзванивали вчера больницы?

– Я… Не совсем, то есть… – Она вдруг представила, как прямо в подъезде следователь, в чертах которого в воображении тут же проступило что-то достоевское, хватает ее за локоть, разрастается до потолка, нависает над ней и гневно рычит. Выводит на чистую воду.

Ничего такого не случилось.

– Нестрашно, – успокаивающе сказал Анатолий Иванович, но ей померещилась смутная тень в его глазах. Пока маленький зародыш недоверия – еще не рожденный, но скоро он будет готов появиться на свет… Если она не возьмет себя в руки. Не начнет делать все, чтобы помочь.

Гравий на подъездной дорожке хрустел под ногами. Анатолий Иванович с неожиданной галантностью распахнул перед ней дверцу машины:

– Садитесь, Марина.

Она лишь на мгновение задержалась перед тем, как сесть в машину. Порыв холодного ветра сорвал с дерева под ее окном ворох разноцветных листьев. Листья медленно закружились в прозрачном воздухе.

– Анатолий Иванович… Куда мы едем?

И он ей сказал.

Дом, у которого Анатолий Иванович остановил машину, был высоким и светлым. На стеклах играли солнечные блики, и никогда в жизни она не догадалась бы, что это за место, если бы не была предупреждена заранее.

– Не волнуйтесь, Марина, – сказал следователь, опасливо косясь на нее, – никаких очередей, ничего такого. Ждать не придется, нас сразу отведут куда надо. Вы только посмотрите и скажете – она или не она.

– Но я же сказала, – тихо отозвалась Марина, про себя отстраненно поразившись тому, что все еще может говорить, – про родинку и шрам на колене. Я же сказала.

– Да, конечно. – Анатолий Иванович не смотрел ей в лицо. – Но, вы сами понимаете, нужно знать наверняка. Просто чтобы убедиться. Таков порядок. Нам прямо сюда.

И она пошла за ним, стараясь представить, как покидает собственное тело, парит над ним где-то в стороне, как Марина всегда делала, когда нужно было перетерпеть сильную боль. Теперь это не помогало. На входе в здание кто-то поприветствовал их, кто-то тронул ее за плечо, пока следователь что-то торопливо объяснял вполголоса. Она не слышала – стояла, глубоко дыша ртом. По коридору, лишая мыслей, плыл запах, который Марина сразу узнала, хотя до сих пор никогда не чувствовала. Она шире открыла рот, как рыба, хватая ртом воздух, а потом инстинктивно зажала губы и нос руками… Она представила, как в рот попадают мельчайшие частички, создающие этот запах, и ее чуть не вырвало.

На плечо мягко легла рука:

– Марина, нам сюда.

Она шла покорно, слегка прищурившись, будто шоры надела. Поле зрения сузилось до прямой стрелы маршрута – только вперед. Это было как в раннем детстве, когда мама, завернув в лохматое полотенце, несла ее, босую, через темный коридор в кровать после ванной. Тогда она так же щурилась и не видела ничего, кроме узкой полоски света за дверью. Тьма, за которой таились чудовища со ртами, полными клыков, была слишком страшной – ее лучше было оставить за пределами действительности. Сейчас Марина делала то же самое – она видела и не видела длинные коридоры и ряды одинаковых дверей, плачущих людей и людей с выражением деловитого равнодушия на лице. Центром мира была прямая спина Анатолия Ивановича. Спина маячила впереди, вела за собой, и ни к чему было все усложнять – следовало сделать дело и забыть про сегодняшний день. Вычеркнуть, стереть его из памяти.

То, что придется увидеть, находилось в металлическом выдвижном ящике, и не к месту ей в голову пришел сервант со столовыми приборами, несуществующими (пока они не понадобятся) в кромешной темноте. Женщина с выражением крайней усталости на лице кивнула не то чтобы сочувственно – скорее понимающе:

– Посмотрите внимательно.

Марина ожидала, что ее предупредят, прежде чем убрать простыню, белеющую в полумраке, но женщина сдернула ее просто и быстро, отточенным движением человека, привыкшего к рутине.

Марина не видела труп со дня, когда умерла ее мать, – но тогда все случилось быстро. Тело еще хранило следы жизни, когда она, задыхаясь, как от удара в живот, вызывала скорую. Тогда казалось, что живая душа только затаилась где-то в уголке и, хихикая, ждет своего часа, чтобы вернуться, выглянуть резко из-за угла: «Я – здесь! Это я!»

Это тело было другим. Оно напоминало давно покинутый дом – без надежды на привидений. Кожа, побледневшая до оттенка мрамора или алебастра, казалась твердой и плотной. Нагота неприятно поражала – в этой обезличивающей обнаженности было больше смерти, чем во всем здании, выстроенном вокруг нее. Марина вдруг ощутила, до чего холодно в комнате. А эта белая кожа уже никогда не покроется мурашками, не привстанут от шока тонкие волоски на руках. Темные волосы с неожиданной, не казенной заботой были уложены вдоль шеи. Тяжелые кудри казались влажными. На одной из прядей Марина увидела колтун, и ей нестерпимо захотелось распутать его, разгладить прядь. Смотреть на этот колтун было невыносимо – более невыносимо, чем на холодность кожи, на тускло мерцающую полоску приоткрытого глаза. Марина отвернулась.