Отшельник Красного Рога. А.К. Толстой - [21]

На дворе уже не оказалось ни лошади Перовского, ни адъютанта, который его привёл сюда. Пешком с сопровождающим он направился в Кремль. На всём пути улицы были завалены выброшенными из окон вещами, в стенах домов то тут, то там бушевало пламя, дым ел глаза.

Во дворе Кремля несколько солдат окружили нашего полицейского пристава. Через переводчика его грозно спрашивали: кто поджигает город и почему недостаёт противопожарного инвентаря. Перовский тотчас вмешался и объяснил, что чиновник не может отвечать за беспорядки, в которых, может быть, повинны и их, французские, солдаты. В ответ ему были слова:

   — Этот полицейский чиновник будет повешен или расстрелян. Так великая армия станет поступать с каждым русским, которого найдёт на свободе и в форменном мундире.

Бертье не взялся решать судьбу Перовского и направил его к принцу Экмюльскому, как величали маршала Даву. Тот встретил Василия разъярённо:

   — Вам меня не обмануть! Вы уже были раз взяты в плен под Смоленском и бежали. И вы увидите теперь, как мы поступаем с людьми, которые стараются нас провести. — И, обращаясь к адъютанту: — Прикажите призвать унтер-офицера и четырёх рядовых, чтобы расстрелять этого негодяя.

   — Уверяю вас честью, — твёрдо заявил Перовский, — что в первый раз нахожусь в вашей армии, и вижу, что и одного раза для меня слишком много.

   — Ах так! — ещё более взвинтил себя Даву. — Сейчас я вас уличу. — Он крикнул второго адъютанта: — Посмотрите на этого человека: не тот ли он, что был взят в плен под Смоленском и ночью бежал?

Боже, неужели я кого-то им напоминаю, подумал Перовский, и так нелепо, по ошибке оборвётся моя жизнь?!

   — Нет, — ответил адъютант, — тот был немного выше и старее.

   — Вы обязаны жизнью моему адъютанту, — сказал Даву. — Без него, право, не миновать бы вам пули. Теперь ступайте — вас отведут к вашим товарищам.

Унтер-офицер взял у Перовского саблю и, нагло обыскав карманы, отобрал несколько червонцев.

Тут же, на Девичьем поле, где размещался штаб маршала, Василия втолкнули в дверь церкви Спаса на Бору — и за ним с лязгом закрылся тяжёлый засов.

Теперь он оказался пленным среди сотен таких же несчастных, как он сам.

Через несколько дней утром им было объявлено: быть готовыми к походу. Колонна состояла более чем из тысячи человек — и военных, и штатских.

Конвой отобрал у Перовского сапоги, и он босой двинулся по уже крепко прихваченной морозом земле.

Всё дальше и дальше оставалась Москва. Ноги распухли, приходилось часто садиться, чтобы отдохнуть. Но удар прикладом тут же заставлял встать.

Неожиданно сзади грянул выстрел. Оглянувшись, Перовский увидел распростёртое на земле тело.

   — За что? — бросился к конвоиру Василий.

   — Мы имеем повеление пристреливать каждого, кто отстаёт. — И, глянув на мундир пленного: — Но вы не волнуйтесь: расстрелянных офицеров нам приказано хоронить, а не бросать на дороге, как рядовых, — кивнул он на труп.

В продолжение лишь первого дня пристрелено было семеро. На ночь всех согнали в круг на открытом поле и заставили лечь на стылую землю, оцепив местопребывание постами часовых.

Так шёл день за днём. Ноги кровоточили. На Бородинском поле всё ещё лежали тысячи неубранных трупов, многие из которых были уже раздеты донага. Однако кое на ком ещё имелись сапоги, и конвойные бросились снимать с бесчувственных тел то, что ещё уцелело от мародёров. Василию сапог не досталось. Он нашёл кусок холста и обернул свои уже почти бесчувственные ступни...

Как они прошли всю Европу — полураздетые, голодные, — Перовский долго вспоминал с содроганием. В первых числах февраля восемьсот четырнадцатого года их колонна, несказанно поредевшая, оказалась во Франции, в городе Орлеане. Но их гнали дальше — в городок Божанси. Только тут они узнали, что русские близко, — и возникла мысль бежать.

Ночью Перовский с группой товарищей подговорил подростка-пастуха, чтобы тот проводил их ближе к русским постам. Теперь оставалось несколько миль до встречи со своими. Но чтобы их случайно не обнаружили, следовало в пути ни слова не произносить по-русски. Если кто их заметит и окликнет, за всех говорить по-французски будет Перовский: они-де новобранцы, идут на сборный пункт.

В первый раз попытка сорвалась — отличный выговор Перовского не подвёл, остановившие солдаты приняли их за своих и они уже прошли мимо часовых, но кто-то из них решил проверить документы.

Так они вновь были возвращены в свою колонну, и им грозило наказание. Но мысль о том, чтобы вырваться на свободу, оказалась сильнее всех препятствий, и вскоре Перовский и его товарищи достигли своих.

Завершились полтора долгих и тяжёлых года. Весной в Париже он уже встретился с братом Львом, а затем с Алексеем в Вене. Там, в главной квартире русских войск, перенёсший неслыханные муки и мужеством своим доказавший верность и преданность отчизне, Василий Перовский был снова с радостью принят в семью офицеров гвардейского Генерального штаба.

В Москве трое братьев и Анна впервые за много лет вновь встретились под родительским кровом на Новой Басманной.

Дом уцелел от огня, но изрядно пострадал от бесчинства варваров-завоевателей. Однако особняк уже успели привести в порядок, и всем четверым радостно было оказаться в стенах, где они провели свои детские и отроческие годы.