Отречение - [5]

— Это просто небритая обезьяна, — сказал он.

— Где вы выкопали этого бродягу, Рене? Может, вы задумали превратить ранчо в приют общества трезвости?

— Слушайте, — сказал Кудряш, о бронированную грудь которого притуплялись все стрелы остроумия. — Не найдется ли у кого-нибудь из вас, чертей, спиртного? Я так давеча накачался, что прямо не могу стоять на ногах. Дайте опохмелиться.

Он обратился к Рейсу:

— Послушайте, ведь это вы заманили меня на вашу паршивую старую сухопутную шхуну? Просил я вас, что ли, везти меня на ферму? Я хочу выпить. Я весь на куски разваливаюсь. Ну, какого черта?

Рене видел, что нервы у бродяги прямо ходуном ходят. Он послал одного из мексиканских парней в дом за стаканом виски. Кудряш выпил виски залпом, и в глазах его появился мимолетный благодарный блеск, человечный, как у верного сеттера.

— Спасибо, хозяин, — сказал он спокойно.

— Вы в тридцати милях от железной дороги и в сорока милях от ближайшего кабака, — сказал Рене.

Кудряш бессильно откинулся на ступеньки.

— Раз уж вы здесь, — продолжал ранчеро[5], — ступайте за мной. Мы не можем вышвырнуть вас в прерию. Заяц может разорвать вас на куски.

Он провел Кудряша к большому навесу, где стояли экипажи, расставил на землю походную койку и принес одеяла.

— Не думаю, чтобы вы могли теперь заснуть, — сказал Рене, — ведь вы лежали на боку целые сутки. Но вы можете расположиться здесь до утра. Я велю Педро принести вам поесть.

— Заснуть? — сказал Кудряш. — Я мог бы проспать целую неделю. Скажите, приятель, не найдется ли у вас гвоздей, чтобы заколотить гроб?

Рейсом Трусделль проехал в этот день пятьдесят миль. Но вот что он еще проделал.

Старый Трусделль Индеец сидел в большом плетеном кресле и читал при свете огромной керосиновой лампы. Рене положил около него пачку свежих городских газет.

— Вернулся, Рене? — спросил старик, подняв глаза. — Сынок, — продолжал старый Индеец, — я весь день думал о том деле, о котором мы с тобой говорили. Я хочу, чтоб ты опять повторил мне свои слова. Я жил для тебя. Я сражался с волками и индейцами, и еще хуже — с белыми людьми, чтоб защитить тебя. Матери своей ты не помнишь. Я научил тебя стрелять без промаха, ездить без устали и жить честно. Потом я работал, чтоб накопить доллары, которые перейдут к тебе… Ты будешь богатым человеком, Рене, когда я выйду в тираж. Я создал тебя. Я вылизал тебя в определенную форму, как самка леопарда вылизывает своих детенышей. Ты не принадлежишь самому себе — ты прежде всего Трусделль. Ну, а теперь скажи, бросишь ли ты эти глупости с девицей Куртис?

— Я готов повторить тебе еще раз, — медленно сказал Рене, — так же верно, как то, что я Трусделль, а ты мой отец: я никогда не женюсь на Куртис.

— Ты славный мальчик, — сказал старый Индеец. — А теперь иди ужинать.

Рене пошел на кухню в конце дома. Педро, повар-мексиканец, вскочил с места, чтобы принести ему ужин, который он держал теплым в печке.

— Только чашку кофе, Педро, — сказал Рене и выпил поданную ему чашку стоя. А затем добавил: — Там на койке, в сарае, лежит бродяга. Снеси ему чего-нибудь поесть. Захвати лучше двойную порцию.

Рене направился к мексиканским хижинам. К нему подбежал мальчик.

— Мануэль, можешь ты поймать мне Ваминоса на маленьком пастбище?

— Отчего же нет, сеньор? Я видел его у пуэрты два часа назад. На него накинут аркан.

— Поймай его и оседлай как можно скорее.

— В минуту, сеньор.

Вскоре Рене уже сидел верхом на Ваминосе. Он пригнулся к седлу, сжал ногами бока лошади и помчался к востоку, мимо кладовой, где сидел на крылечке Сам, наигрывая при лунном свете на гитаре.

Посвятим несколько слов Ваминосу — славному доброму караковому коню. Мексиканцы, имеющие сотни эпитетов, чтобы обозначать масть лошади, называли его «дгиуо». Это был караковый пегий жеребец, грифельно-мышиного цвета с подпалинами, если вы только можете представить себе такое сочетание. Вдоль всей его спины от гривы до хвоста тянулась черная полоса. Он был двужильный. Землемеры не отмерили в целом мире такого количества миль, какое Ваминос мог отмахать в один день.

В восьми милях к востоку от ранчо Сиболо, Рене ослабил давление своих колен, и Ваминос остановился под большим ратановым деревом. Его желтые цветы изливали аромат, который заставил бы покраснеть розы Франции. Земля при лунном свете казалась огромной вогнутой чашей, покрытой хрустальным небом, как крышкой. На просеке пять зайцев прыгали и резвились, как котята. В восьми милях дальше к востоку сияла бледная звезда, как будто упавшая ниже горизонта. Ночные путники, часто определявшие по ней дорогу, знали, что этот свет горит в ранчо де лос Ольмос.

Через десять минут Иенна Куртис прискакала к дереву на своем гнедом пони. Влюбленные перегнулись на седлах и обменялись горячим рукопожатием.

— Мне следовало бы подъехать поближе к вашему дому, — сказал Рене, — но вы мне все не позволяете…

Иенна засмеялась, и при бледном лунном свете засверкали ее крепкие белые зубы и бесстрашные глаза. В ней не чувствовалось ни малейшей сентиментальности, несмотря на лунный свет, аромат ратановых цветов и великолепную фигуру Рейса Трусделля, влюбленного. И все же она была здесь, в восьми милях от дома, чтоб встретиться с ним.