Отражения в золотом глазу - [88]

Госпожа Зеленская разговор на этом прервала. Она застегнула молнию на кожаной куртке и повернулась, чтобы уйти.

— Ну, конечно, — сказала она, кивнув головой. — У него и оставила. У француза.

Дела на музыкальном факультете шли хорошо. Ни одного серьезного происшествия, которое мистеру Бруку пришлось бы улаживать, вроде прошлогоднего, когда преподавательница-арфистка сбежала с механиком гаража. Если, конечно, не считать госпожу Зеленскую. Мистер Брук по-прежнему не мог понять, что вызывает его сомнения, и почему он не может разобраться в своих чувствах к ней. Начать хотя бы с того, что госпоже Зеленской немало пришлось поездить по свету, и в разговоре она к месту и не к месту упоминала самые удаленные уголки земли. Иногда она целыми днями не раскрывала рта и бродила по коридору, засунув руки в карманы куртки и размышляя о чем-то своем. А потом хватала мистера Брука за пуговицу и разражалась длинным сбивчивым монологом. В глазах ее появлялся безумный блеск, речь лилась возбужденно и нетерпеливо. Она говорила о чем угодно и ни о чем, и в каждом рассказанном эпизоде всегда было что-то странное, сбивающее с толку. Когда она сообщала, например, что водила Сэмми в парикмахерскую, ее слова звучали так же невероятно, как рассказ о поездке в Багдад. Мистер Брук никак не мог понять, в чем здесь дело.

Истина открылась внезапно и все сразу объяснила или, по крайней мере, расставила по своим местам. В этот день мистер Брук вернулся домой рано и растопил маленький камин в гостиной. Он сидел перед камином в одних носках, со стаканом бренди в руке, и чувствовал себя уютно и покойно. Рядом на столе лежал томик Уильяма Блейка. В десять часов мистер Брук дремал у камина, а в голове его мелькали фрагменты из Малера и обрывки каких-то мыслей. Внезапно из слабого оцепенения памяти возникли два слова: король Финляндии. Слова показались знакомыми, но в первый момент он не понял, когда и где мог их слышать. Потом вспомнил. Днем, когда он шел по двору колледжа, его остановила госпожа Зеленская и принялась нести очередной вздор. Он ее почти не слушал, размышлял о канонах, которые сдали ученики из класса композиции. Но сейчас слова и интонации ее голоса припомнились со зловещей четкостью. Госпожа Зеленская начала разговор со следующей фразы:

— Однажды, когда я стояла у витрины кондитерской, по улице в санях проехал король Финляндии…

Мистер Брук резким движением выпрямился в кресле и опустил стакан на стол. Черт возьми! Да ведь эта женщина — патологическая лгунья! Почти все, о чем она говорила вне занятий, было ложью! Если она работала всю ночь напролет, то сообщала, будто ходила вечером в кино. Если завтракала в «Старой таверне», заявляла, будто все утро провела с детьми дома. И так далее. Всего-навсего патологическая лгунья, это все объясняет, буквально все.

Мистер Брук щелкнул пальцами и поднялся с кресла. Первое чувство, овладевшее им, было раздражение. Подумать только! У госпожи Зеленской хватало наглости ежедневно являться к нему в кабинет и обрушивать на него свою беспардонную ложь! Мистер Брук не на шутку рассердился. Он долго ходил взад-вперед по комнате, потом вышел на кухню и сделал себе бутерброд с сардинами.

Час спустя он снова сидел перед камином, но теперь его раздражение исчезло и сменилось задумчивым и глубоким интересом. Необходимо, подумал он, рассмотреть возникшую ситуацию объективно и отнестись к госпоже Зеленской так же, как врач относится к больной. Ее ложь была абсолютно безвредной. Она обманывала, не имея никакой цели, не добиваясь никаких выгод. Возможно, это своего рода помешательство, но корыстных мотивов за ним, во всяком случае, не скрывается.

Мистер Брук допил бренди. Ближе к полуночи он начал понимать нечто гораздо большее. Госпожа Зеленская лгала по очень простой и мучительной причине. Все свою жизнь она провела в работе — за роялем, с учениками, за сочинением грандиозных симфоний. Она работала день и ночь не покладая рук, отдавала работе всю душу — на большее ее просто не хватало. А ведь она тоже была человеком, страдала из-за своей ограниченности и делала все, что могла, чтобы ее преодолеть. Проведя весь вечер в библиотеке, она говорила, что играла вечером в карты, и верила, что ей удалось сделать и то, и другое. Обман дарил ей полноту жизни, удваивал то небольшое количество времени, которое оставляла ей работа, расширял крохотный островок личной жизни.

Мистер Брук смотрел на огонь и видел лицо госпожи Зеленской, серьезное, с потемневшими от усталости глазами, с напряженно сжатыми губами. В его сердце смешались вдруг жалость, сочувствие и невероятное понимание. Он на мгновение смутился.

Немного спустя мистер Брук почистил зубы и переоделся в пижаму. Надо смотреть на вещи трезво. Собственно говоря, ничего так и не прояснилось. Что он знает об этом французе, о поляке-флейтисте, о Багдаде? А Зигмунд, Борис, Сэмми — чьи они дети? Действительно ли ее, или она просто где-то их подобрала? Мистер Брук протер очки, положил на столик возле кровати. Он должен немедленно все выяснить, иначе положение на факультете только усложнится. Было два часа ночи. Мистер Брук выглянул в окно и увидел, что в комнате госпожи Зеленской по-прежнему горит свет. Он лег в кровать, состроил в темноте гримасу и начал соображать, что скажет госпоже Зеленской завтра.