Отравленные земли - [70]
10/13
Итак, моё обещание исполнено с лихвой, а моя душа… что ж, она всё так же блуждает в потёмках, но потёмки уже иного рода. Не случайно ведь сказано Авиценной: Maniae infinitae sunt species[47]. Какая овладела мной? Пока скажу одно: хотя в заголовке рука привычно вывела название постоялого двора, пишу я, находясь совсем в ином месте, и на чужой бумаге, чужим пером. Позже надеюсь исправить досадную, порождённую усталостью неточность, но ныне разум мой, ища успокоения, летит вперёд и ради этого – парадоксально! – возвращается на полдня назад.
Утро началось так, как я и наметил, – в бездействии. Но вскоре его прервали: стали объявляться посланцы с новостями. Выполняя свой долг, городские медики докладывали о новых занемогших; я даже про себя старался не называть несчастных укушенными. Одна была старуха, двое – подгулявшие молодые выпивохи, последняя – видавшая виды обитательница борделя. У всех я успел увидеть алые точки на шеях, но после короткого наблюдения следы исчезли. Мне нечем было утешить больных; я лишь делал им компрессы и давал успокоительные, от которых они засыпали и, возможно, умрут впоследствии – или уже умерли – менее мучительно. Как и в случае с девочкой и солдатом, признавать беспомощность было тяжело. Провожали меня с пустыми лицами, и пустота эта множилась в моей столь же опустошённой душе. Перед глазами то и дело возникала ночная картина: Бесик, молящийся с окровавленным ртом. Немой вопрос – Господу ли?.. – терзал меня.
Вудфолл, которого я встретил за трапезой, посматривал на меня настороженно, но не лез. Когда я осведомился о его планах, он сообщил, что будет писать заметки, а ввечеру наведается в бордель – «в отличие от вас, герр доктор, с личными целями». Возможно, он ждал, что я пристыжу его, и я это сделал, чем вызвал нескончаемый, впрочем, ничуть меня не впечатливший поток острот.
– А что продолжите делать вы? – уточнил Вудфолл на прощание. – Хандрить?..
– Моему возрасту это свойственно, – мрачно отшутился я. – Может, обернусь саваном и доползу до кладбища. Надо же гулять.
Avvisatori с любопытством прищурился, а потом вдруг заиграл бровями:
– Может, со мной на вечерний досуг? – Углы губ разъехались, и мой взгляд опять приковался к розоватому завитку шрама. – Это полезно для тонуса, не верю, что вы не знаете. Вы что же, монах?
– Вы второй раз высказываете предположения, которые очень удивили бы мою супругу и четверых детей. – Всё-таки я слегка развеселился, даже принял его колкий тон. – Как врач скажу, что да, периодические плотские увеселения полезны, а вот ртуть, которой лечится потом сифилис, – отнюдь. Будьте осторожнее с местными… кем вы интересуетесь? – Я вернул вчерашнюю инсинуацию, а Вудфолл невозмутимо просветил меня:
– В провинциальных борделях, как правило, держат только дам. И меня они устроят, я довольно всеяден, особенно в темноте.
– Не шутите так громко, а то вас проткнут колом, – одёрнул его я. Впрочем, нас никто не слушал, да и говорили мы на английском. Вудфолл, довольный собой, удалился.
День поначалу мучительно тянулся, потом, напротив, полетел. Решив не баюкать свою хандру бездействием, я пошёл по пациентам, а последней навестил Барбару Дворжак, чуть поднявшую мне настроение своим здоровым румянцем. Всё-таки правильно говорят: собственную скорбь можно вылечить только делами во благо других. Моя не лечилась, но хотя бы приумолкла, когда я опять повёл фройляйн Дворжак гулять.
После полудня мы с avvisatori всё же встретились и отправились на кладбище, где обыскали несколько склепов, смутно надеясь обнаружить тех, с кем столкнулись вчера. Успеха мы не добились – только извозились в пыли, насмотрелись на уродливые изыски могильной скульптуры и от двиганья монументальных плит начали валиться с ног. Часовые у ворот провожали нас взглядами, далёкими от дружеских. Я на прощание спросил их, не нашёлся ли Бвальс, и вновь получил отрицательный ответ. О том, что ночью Бвальса видели мы, я решил пока не распространяться, не представляя, как подать эту новость.
Одолженная в «Копыте» лошадь, заменившая мою бедолагу, с непривычки плохо тянула в паре, и тащились мы и туда, и обратно медленно, подскакивая на каждом ухабе. Вудфолл сопровождал это смачным чертыханием, я же не находил себе места среди тревожных мыслей, и тряска в сравнении с ними была ерундой. В какой-то момент обратной дороги я понял, что не могу так больше, что молчание загоняет меня слишком глубоко в чертоги собственного разума. Я, просто чтобы отвлечься, произнёс:
– Вудфолл, мне тут кое-что вспомнилось.
– Полезное? – Он повернулся ко мне.
– Не слишком, – разочаровал его я. – Ваша первая инсинуация. Ещё не в отношении герра Рушкевича, а в отношении моего сына.
– Я и его успел оскорбить? – Avvisatori потёр щетину, которая, казалось, росла не по дням, а по часам. – А я молодец.
Я устало хмыкнул. Мне было не до ёрничанья.
– Вы упоминали дурные идеи, которыми Готфрид увлекается, если я не путаю.
– Ах, это! – Он поскучнел. – Бога ради. Я смирился с вашей слепотой касательно… – наткнувшись на красноречивый взгляд, он стушевался, – но то, что ваш собственный сын тяготеет к масонству
