Отравленные земли - [26]

– Даже если это корреспонденция императрицы, герр ван Свитен. Тогда я решил, что не стоит тревожить её молчанием, и, видимо, решение было верным. Я изменил ему – и вот, прислали вас. Хотя я даже рад в какой-то мере: разнообразие лиц… – Он вздохнул. – Вам с ваших высот, наверное, не представить, как это утомительно – быть никем. Да ещё и в глухих краях вроде наших.

Феноменально: я не знал, что ответить. Моё обещание раскрыть обман в первом же письме в Вену вряд ли впечатлило бы этого человека. Я нахмурился. Маркус с неожиданной лёгкостью, вполне дружелюбно и даже сочувственно направил мои мысли дальше:

– Право, не стоит пугать меня. Я исполняю лишь приказ герра Мишкольца и вряд ли понесу за это ответственность, когда он вернётся. Он прекрасно знает, что делает. Жаль, если вас это не устраивает.

Вот оно что. Его неколебимость строилась на готовности во всём обвинить вышестоящего. Beata stultica![18] О, как часто я замечаю эту тлетворную безответственность в людях нижних, средних и даже высоких чинов. Однако, как подумалось мне, малый далеко пойдёт с таким самообладанием и амбициями. «Быть никем», и это слова второго лица после наместника? Я кивнул, показывая, что удовлетворён объяснением и не желаю дальнейших споров, и уточнил:

– А пропадал он когда-нибудь более чем на месяц?

После паузы Маркус ответил:

– Нет. Но рано или поздно всё случается впервые, верно? Возможно, он в Брно, возможно, в Праге или в самом Париже. Так или иначе, я присмотрю за городом, мне не привыкать. И я окажу необходимое содействие, если вы действительно… – он снисходительно улыбнулся, – избавите людей от суеверий; они приносят много проблем. Вы же слышали о том, сколько тел за последние месяцы было извлечено из могил и сожжено, а также о том, что горожане крайне неохотно выходят из домов вечером?

– Да, мне это известно.

Маркус глубоко вздохнул, устраиваясь удобнее и опуская руки на подлокотники. Широкие кружевные манжеты прикрыли его ухоженные запястья.

– Возможно, вам хотелось бы услышать, с чего именно всё началось, и составить для себя некую… линию времени? Что ж, я попробую вас просветить.

Следующие минут десять я практически не говорил, лишь слушал. В очередной раз мне рассказали о том, как однажды из города в одну ночь сгинули все кошки и собаки, кроме гарнизонного пса. Отыскать какие-либо следы животных не удалось. Вслед за этим врачи сообщили о нескольких смертях, которым предшествовал странный недуг – его сопровождали слабость, частичная или полная потеря речи, светобоязнь. Как правило, болезнь текла день или два. Поначалу смерти не вызывали подозрения: в некоторых случаях их списывали на недоедание, в некоторых – на проблемы с сердцем и лихорадку. Повреждения обычно отсутствовали, и только у одной женщины медик заметил на шее маленькие ранки. Женщину звали Ружа Полакин, и именно её после смерти стали первой видеть в городе ночью. Правда, узнавали её, в основном, по привычке носить цветы и травы в волосах, а мало ли таких чудачек?

Настолько много, что они мерещатся любителям пива… Проведя эту параллель, я постарался отогнать тревогу. Маркус прервался и опять посмотрел на меня в упор.

– Хотелось бы, чтобы дальнейшее вы не принимали как мою точку зрения. Сам я не видел ни её, ни тех, кто пришёл после.

– После? – уточнил я. – Вы подразумеваете заражённых ею?

– Да, трое мужчин умерли следом за фрау Полакин: брат мужа и два соседа. Медикам они говорили, будто она являлась к ним ночью и… целовала их, вроде того. Вчетвером они, если это они, конечно, убили ещё… человек семь, если не ошибаюсь. По крайней мере, было немало смертей при тех же обстоятельствах: истощение, быстрое угасание.

– А что случилось потом?

Маркус задумчиво потёр лоб.

– Нам не удалось решить проблему даже с гарнизоном. Люди повели себя ужасно: заставили родственников тех четверых вытащить тела из могил, проволокли «вампиров» по земле через дыру в кладбищенской ограде, обезглавили и сожгли. Тем не менее… – что-то нервозное впервые промелькнуло в его позе, – женщина якобы ещё здесь. Ружа Полакин, целая и невредимая, ночью появляется на улицах. Но, повторюсь, я едва знал её живой и не видел мёртвой. Это говорят горожане. Мне же, если честно, нечего добавить: ночами я привык спать или просиживать за бумагами.

– Вы сказали достаточно, спасибо, – ответил я. – Полагаю, я и мои коллеги, когда прибудут…

– Сюда ещё кто-то едет? – Он приподнялся, но тут же опустился обратно.

– Да, два придворных медика, помоложе меня. Изначально её величество вообще собиралась отправить только их, затем прикрепила к ним меня, а в итоге… – я развёл руками, – в столице тоже бывают проволочки. Они задержались; я не знаю, когда их ждать.

– Вижу, о нас очень тревожится большой город, в покое теперь не оставит. – В интонации мне почудилась та же горькая ирония, какую я уже подмечал, говоря с Бесиком и военными. – Мы так тронуты… может, недалеко и до перекладки дороги, ведущей сюда?

Я не нашёлся с ответом: упрёк был справедлив, а въездная дорога ужасна. Мы помолчали. Фридрих Маркус устало скрестил ноги, затянутые в такие же ослепительные, как парик, чулки, и наконец вновь подал голос: