– По крайней мере, в том сарае было сухо, – буркнула Саша. – А то бы все сгнило. Может, там было даже слишком сухо. Уж эти мне богатые коллекционеры! Повесят картину куда попало, а потом удивляются, что картина умирает!
Она задумалась, как поступить дальше. Снять копию или ограничиться парой снимков? В конце концов махнула рукой – цвет на картине неинтересный, так что, даже если фотография его исказит, беды не будет. Она хорошо помнила завет своего академического преподавателя, который обучал их технике и технологии живописи. «Прежде чем приступать к реставрации, постарайтесь сделать копию, – говорил студентам мэтр, лысый розовый человек. – Мало ли что может случиться? Потом хотя бы сможете все восстановить».
Саша достала свой «Кодак» – обыкновенную «мыльницу», с которой она почти не расставалась в Питере. Сделала побольше свет, нашла нужный ракурс и сделала пару снимков полотна. Потом приступила к основной работе. Еще раз осмотрела картину, изучила фактуру. Картина была написана маслом, судя по всему – густым, почти неразведенным. В углу, как показалось девушке, была проставлена подпись – черная закорючка. И дата. Взяв лупу, Саша еще раз осмотрела это место, то и дело поминая недобрым словом того, кто так залакировал полотно. Желтый лак мешал его как следует рассмотреть. Наконец Саше удалось определить, что в углу черной краской обозначены две цифры – «76». Подпись не поддавалась расшифровке. "О Боже! – Саша не верила своим глазам. – Картина семьдесят шестого года! Ей всего двадцать два, а выглядит она… Итальянцы пятнадцатого – шестнадцатого веков и те сохранились лучше! Вот что значит люди десятилетиями учились смешивать краски, прежде чем их допускали к работе! А у нас все просто! Краски продаются в любом магазине.
Сплошная химия, вот все и желтеет, темнеет, получается Бог знает что…"
Посокрушавшись еще немного, Саша надела резиновые перчатки, взяла поролоновую губку, смочила ее растворителем, слегка отжала и приступила к работе. Провела губкой один раз, другой. Лак был наляпан таким толстым слоем, что это не произвело никакого эффекта. Но Саше показалось, что краски стали ярче. "А все-таки ничего, симпатичная работа, – подумала она, разглядывая картину. – Чья она, интересно? Мадам держалась за нее; как за Врубеля или Шагала. Это кто-то наш, советский. Или эмигрант? Местность-то наша, русская.
Похоже, средняя Россия или Подмосковье".
Она основательно пропитала губку растворителем и тщательно промазала картину – сверху донизу. Процесс пошел, но очень медленно. Саша вздохнула, отложила губку, сняла перчатки и закурила, отойдя к окну. Она решила выждать пару минут, чтобы лак растворился, а потом снять его окончательно. Девушка курила и смотрела в окно.
Хотя ноябрь только начинался, морозы стояли нешуточные. В темном небе висел огрызок убывающей луны. Во дворе, под фонарем, металась поземка. Саша вспомнила, что Федор убежал из дому в одной куртке из поддельной кожи, даже без шапки. И ей стало его жаль. «Где он сейчас носится, бедный? – подумала она даже с какой-то нежностью. – И не знает, что я уже решила все проблемы… Нет, эту даму мне просто Бог послал!»
Она погасила сигарету и вернулась к картине. Оглядела ее и осталась довольна результатом.
Лак, судя по всему, совсем размягчился. Достаточно было нескольких взмахов губки, чтобы снять его окончательно. Саша снова надела перчатки, вооружилась губкой, смочила ее, провела по холсту один раз, другой, третий… И вскрикнула, отскочив от мольберта.
На профессиональном жаргоне то, что произошло, называлось «зажарить картину». Саше никогда не случалось ни делать этого, ни видеть, и поэтому она была совершенно потрясена. Краски темными ручейками стекали по холсту, собирались внизу мольберта и медленно капали на пол. Девушка опомнилась, бросилась к полотну, но не знала, что делать, как остановить этот процесс. Подхватив на палец каплю краски, она с ужасом вгляделась, растерла ее, понюхала.
– Да что же он делал! – плачущим голосом воскликнула она. – Чем же он писал!
Толстый слой лака помешал ей своевременно определить, какими именно красками написана картина. И только сейчас она увидела, что писали ее не маслом! Под лаком скрывалась густая гуашь.
Эта краска на водной основе, и ее лаком никогда не покрывают. Но ею и на холсте не пишут! Саше и в голову прийти не могло, что столкнется с этой предательской краской, иначе даже не притронулась бы к растворителю, вообще бы не взялась за реставрацию.
К тому времени, когда все эти мысли вихрем пронеслись в се голове, картина была уничтожена почти полностью. От нее осталось только несколько желтоватых и серых пятен. Да еще в углу, куда растворителя попало меньше, издевательски красовалась подпись художника и год создания картины.
И это было все.
Медленно, едва владея пальцами, Саша сорвала перчатки, бросила их на пол. Краска все еще продолжала капать – гуашь, казалось, радовалась, что ее выпустили на свободу из-под лакового плена. Но девушка даже не думала, чтобы как-то зафиксировать краску. Катастрофа была необратима.
Сейчас Саше лезли в голову совсем другие мысли.
