Отравление в Уичфорде - [24]

Ленч прошел в приятной атмосфере пикировки: деликатной между отцом и дочерью и чрезвычайно бурной между кузиной и кузеном. Миссис Пьюрфой благожелательно всем улыбалась, а Роджер многословно распространялся по любому поводу, лишь бы нашелся слушатель. Когда после ленча мистер Пьюрфой снова отправился исполнять бесконечные обязанности врача, практикующего по всем специальностям, Шейла взяла дело в свои собственные очень умелые маленькие ручки.

— Я сегодня вывожу в свет обоих детишек, мама, объявила она, — и мы, наверное, не вернемся к чаю.

— Вы ничего не имеете против того, что мы так невежливо сбежим от вас, миссис Пьюрфой? — спросил Роджер, полагая, что такое поведение не очень-то галантно по отношению к хозяйке дома.

— Господи, да конечно нет! Я хочу, чтобы вы оба чувствовали себя как дома. Но вы уверены, что Шейла вам не помешает?

— Вот уж действительно, что ты такое говоришь, мама! — вознегодовала юная леди.

— Вообще-то, Молли, она помешает, — честно признался Алек, — но мы чувствуем себя в долгу перед тобой за любезное приглашение погостить, и поэтому собираемся…

— Алек, не смеши людей, это у тебя не получается. Я иду наверх и буду готова через пять минут, даже меньше, Роджер.

Одно из самых удивительных качеств современной молодой женщины — ее чувство времени. У предыдущего поколения пять минут, которые требовались, чтобы надеть шляпку, всегда были эвфемизмом, обозначавшим пятнадцать или двадцать, но тогда, следует заметить, ни помада, ни пудра не являлись существенной частью антуража. И Шейла с опозданием в секунду или две против назначенного его времени уже сбегала вниз по лестнице напудренная, накрашенная, в перчатках, пальто и небольшой фетровой серой шляпе, надвинутой на темные стриженые волосы. Дело в том, что, как твердят нам дешевые воскресные газеты, современная молодая женщина даже к самым важным вещам относится без должного почтения.

— К сожалению, придется нам всю дорогу топать пешком, — заметила Шейла, когда они вышли на улицу и направились в сторону пруда. — Отец очень занят и не может отвезти нас на машине.

— Шейла, вы должны войти со мной, познакомить меня с этой дамой, сказал Роджер, — три минуты поговорить о погоде, а затем исчезнуть как дым, и всю тяжкую работу предоставить мне. Ясно?

— Совершенно ясно, благодарю вас, сэр. Но что мне делать с моим верным пуделем, пока я буду в доме?

— А надо будет привязать его к решетке у ворот. Он не опасен для прохожих?

— Для прохожих — нет. Он кидается только на меня. Господи, я забыла взять намордник!

— Но вы всегда можете подвязать ему челюсти ленточкой, если он начнет кусаться, — предложил Роджер.

— Конечно могу, — благодарно защебетала Шейла, — и о, какая радость, у меня в кармане мячик для гольфа. Я брошу ему на дорожку, а он очень игривый, и я часто…

— Вы меня очень насмешили, — сказал устало Алек. — Шейла, перестань развлекать окружающих, тебе это не идет. Еще одно слово — и я брошу тебя в пруд. Я уже созрел, чтобы снова задать тебе взбучку.

В ответ мисс Пьюрфой предусмотрительно поспешила встать так, чтобы между ней и объектом ее шаловливого юмора оказался Роджер.

За прудом Хай-стрит кончалась перекрестком. Шейла направилась прямо по дороге, которая все еще сохраняла на протяжении полумили следы загородной местности, потом свернула направо и остановилась перед большим, сравнительно еще новым, как все в этой местности, домом, возвышавшимся на участке площадью примерно в два акра.

— А это особняк Бентли, — объяснила она, — а в соседнем живет миссис Сондерсон, а на другой стороне улицы, метров через сто — дом Алленов.

Роберт и Алек окинули особняк внимательным взглядом. Он ничем не отличался ни от других поместительных особняков на этой тихой улице, ни от сотен и тысяч других таких же импозантных и в то же время ничем не примечательных Домов. Однако воображение окутывало дом Бентли покровом мрачной неизвестности, эфемерной и при этом настолько реальной, что трое самых добропорядочных граждан, словно под влиянием некоего зловещего очарования, не Могли отвести взгляды от дома, будто надеясь прочитать в Кирпичной кладке и черепице тайну, которую он скрывал. Что же это за притягательная сила окутывает дом, в котором совершено некое ужасающее преступление — сила, которая заставляет даже самых лишенных воображения или ничем не интересующихся из нас свернуть с прямого пути, чтобы поглазеть на хранящий тайну фасад? Просто ли потому, как мы сами убеждаем себя, смущенно улыбаясь, что хотим воочию узреть обиталище, где жили эти несчастные люди, чьи имена теперь зловеще звучат у нас в ушах и чьи жизни во всех отвратительных подробностях выставлены напоказ перед нашими жадными глазами по воле карающего закона? Или мы рассматриваем его как законную добычу нашего любопытства и потому желаем знать все о доме, где они жили, и какие ворота отворяли каждое утро, и на кого были похожи, и какие у них соседи?

Но разве это все, что мы хотим знать, или действительно, как стараются убедить спиритуалисты, нас влечет к месту таинственная эманация насильственных человеческих страстей, которая окутывает место преступления, страстей, которые затрагивают и в нас чувство ужаса и сродства этим безумствам?