Отранто - [7]

Этими строками я пытаюсь зачеркнуть время. Есть только свет, который властвует в Отранто, как алхимик властвует над элементами. Словно освободившись от остальных чувств, я выстраиваю свои мысли согласно законам цветовой гаммы, а не законам хронологии. Что же такое произошло в первые дни после приезда в Отранто, когда я еще не успела даже разобрать чемоданы? А произошло вот что: я стояла на площади у музейного садика, и вдруг мне показалось, что колокольня загорелась, и огонь перекинулся на соседние дома и на церковь, и, как это часто здесь бывает, отчаянно громко засвистел ветер. С этим эпизодом явно находился в прямой связи другой эпизод, произошедший много позже. И если о встрече со стариком из Галатины я уже рассказывала, то о галлюцинации пожара — еще нет. Оказывается, я мало что помню из этой галлюцинации: не исключено, что на доли секунды я потеряла сознание, и потом изо всех сил старалась проснуться, как от кошмара. Солнце резало площадь на одинаковые полосы: свет — тень, свет — тень, и время было то же, и цвета те же, даже цвет моего платья. Да нет же, нет, в этих строках времени не существует, как не существует его в Отранто. Все остановилось 12 августа 1480 года.

Как кричат журавли, ныряя в теплые воды Нила? Мне никогда не приходилось слышать. Тесные ступенчатые переулки, способные заморочить и закружить тебя, молчат. Им нет конца, пространство в них может расширяться и сжиматься, и они извилистыми тоннелями все равно выведут в одно и то же место, потому что Отранто — город маленький, гораздо меньше, чем кажется на первый взгляд. Когда идешь по нему, трудно отделаться от впечатления, что улочки постоянно преображаются, меняя свой вид. На самом же деле меняется освещение.

Бродя по Отранто, я все время ловила себя на том, что воспринимаю его в двух измерениях, словно двигаюсь по двум параллельным колеям. Раскладывая пластинки мозаики в соборе, я время от времени уступала желанию вырваться и сбежать. Но чаще, чтобы отдохнуть, наблюдала за светом, проходившим сквозь розетку на соборной стене. Он казался мне потоком воздуха, который можно вдохнуть. Я как будто всегда знала, что именно среди этих камешков найду ответы на мучившие меня вопросы. Почему я оказалась в Отранто? Случайно ли здесь, на кусочке земли, оторванном от Востока морем, постоянно меняющим цвета, понадобились мое ремесло и мои руки? Или было что-то еще? Еще моя прабабушка рассказывала о каком-то нашем предке родом из Отранто. Когда я девчонкой приставала к отцу с требованием показать, где находится на карте Отранто, он смеялся, что в моей настырности чувствуется итальянская кровь. Едва почувствовав, что уже могу что-то решать сама, я, не колеблясь, выбрала местом учебы Флоренцию. Я ехала туда поездом, по дороге даже не глядя на названия станций и городов, и мне было все равно, откуда я попаду в город. На самом деле мне очень хотелось поехать морем и войти в город из порта. Никакой другой город не мог быть для меня лучшей прелюдией к Отранто. Потом оказалось, что это иллюзии: Отранто — вовсе не город на море, это город с морем. После высадки турок рыбаки покинули свои лодки. Те, что остались в живых, ушли в глубь материка, стали возделывать землю и не могли смотреть на море без страха. Тот же страх охватывает порой и сегодня, когда всматриваешься с высокого утеса в линию горизонта и ждешь, не покажутся ли неотвратимо приближающиеся черные точки: тогда времени хватит только-только, чтобы подать сигнал тревоги. Однажды, проходя возле кафедрального собора, я услышала сухой лязг дверного засова, который закрывали изнутри. Я вздрогнула: сколько раз этот звук предварял тревожную тишину, сколько раз резко вдвинутые в петли засовы делали старые дома неприступными маленькими крепостями! После 1480 года турки здесь не появлялись, и теперь сторожевые башни годились разве что для расселения мертвецов, которые могли бродить беспрепятственно, словно знали, что никто их больше не потревожит.

Сколько же времени должно было пройти, прежде чем немногие уцелевшие жители испуганно и нерешительно выглянули из дверей? Высунуть нос на улицу стало действием почти ритуальным, как заклинание. Показаться означало, во-первых, побороть страх, а во-вторых — отсечь все сомнения. Они больше не придут. Остался только свет клонящегося к закату дня. Свет падал чуть снизу, придавая всем предметам необычный ракурс. Лица смотрелись усталыми, глаза печальными. Это не была печаль воспоминаний или сожалений; просто свет так распорядился лицами. Он струился потоком, он был объемен; его можно было разглядывать, как пейзаж, не заслоняясь, не боясь ослепнуть. И от его прикосновения, скрипя и шурша, откатывались от дверей защищавшие их бревна, и стук засовов сменялся осторожными, испуганными шагами горожан. В этот час свет, ослабев, не мог уже проникать сквозь розетку, и собор погружался в темноту. Цвета мозаики блекли, и она плохо читалась. Только отдельные фрагменты фигур почему-то светились то ли сами по себе, то ли вбирали свет непонятно откуда, и это было одним из чудес кафедрального собора. По велению судьбы каждый час каждого светового дня высвечивалась только одна определенная сцена.