Отранто - [32]

Но раньше я должна убедиться, что тот самый рок, который Ахмед называл «цепью совпадений», а все остальные определяют как «волю богов» — не более чем случай, и мы сами приписываем ему ту или иную цель. Как же мне смириться с тем, что миром правит Бог, играющий в кости?

«С этим приходится мириться, — говорил студент, — еще и по другой причине. Вы ошиблись местом. Здесь одно из немногих во всем мире мест, где еще жива сакральность. Люди не отдают себе в этом отчета: они рассуждают о своих мертвых и ходят по мозаике. И если вы войдете в капеллу Мучеников, вы увидите огромные витрины, откуда беззастенчиво выглядывают черепа и кости, выставленные напоказ как символы смерти и жертвоприношения. Случаю было угодно, чтобы они покоились здесь. Не было никакой необходимости убивать их владельцев, но случаю было угодно, чтобы их казнили. Бог и с ними поиграл в кости. Идрунтинцы не скрывают этого ужаса, они выставляют его напоказ, словно не желая, чтобы он изгладился из памяти. Именно поэтому тела казненных оставались нетленными дольше года, хотя августовское солнце должно было превратить их в кашу. Они оставались нетленными до тех пор, пока оставалась неизменной изначальная жертва. Их перенесли в кафедральный собор, чтобы так было всегда. Поглядите, поглядите в их пустые глазницы. В них посрамление всей современной этнологии. Я приехал сюда затем, чтобы в этом разобраться. Мы с вами, фактически, делаем одно дело: мы пытаемся поддержать жизнь в необъяснимом чуде. Вы восстанавливаете старинную мозаику, я обследую такие места, как Отранто, чтобы понять, каким образом мы сегодня снова сталкиваемся с изначальным Насилием, которое давно успели позабыть и потерять из виду. Оно возвращается к нам посредством чуда. Ведь и Гераклит, и Еврипид это чувствовали, но не решались нарушить табу, не осмеливаясь открыто заявить, что именно на изначальном Насилии зиждется любое человеческое общество».

Я глядела на три огромные витрины и старалась представить себе, какие глаза смотрели там, где теперь зияют пустые глазницы, рассматривала форму черепов, пытаясь понять, что это были за люди, навечно приникшие теперь к стеклам витрин. А вот и белый камень виднеется под алтарем. На нем рубили эти головы. Тогда я еще не знала, что безвыходность и есть единственный путь к спасению от ужаса. У меня закружилась голова, и я решила, что, пока я нахожусь в Отранто, надо бы поостеречься этой экспозиции смерти, выставленной здесь в течение столетий.

Вернувшись к мозаике, я задумалась, почему король Артур изображен именно на козле. «Не знаю, — сказал студент. — Может, потому, что Артур — король Грааля, а Грааль хранил кровь Христову, кровь жертвенную. Козел же — символ жертвоприношения. А может, потому, что Артур был провожатым на пути в царство мертвых». Тут он замолчал. Я тоже ничего не ответила.

Тогда я еще совсем мало времени прожила в Отранто, но поняла, не знаю почему, что этот парень из Франции был последним, кто говорил со мной ясно и прямо. С этой минуты жизнь моя потекла между демонами и человеческими существами, которые отметали любую мысль о сверхъестественном. Я угодила между двух параллельных миров, никак друг с другом не сообщавшихся. Мои метания внутри этого чувственного манихейства[12] облегчал светловолосый доктор: он был для меня дверью между двумя мирами. Этому поборнику реализма выпало подбирать шифр к замку двери, ведущей на территорию, которую я не могу описать. Ветер, смешанный с солеными брызгами, может и вправду унести меня туда, но мне впервые ни капельки не страшно.

Бог, играющий в кости, устроил так, что я увидела покойного органиста, которого все считали живым, потому что встречали на бастионах. Благодаря той же божественной забаве я узнала, что человек, которого я называла белокурым доктором, и к которому приходила, как только начинались удушья и головокружения, на самом деле сын органиста. Если я не скажу правды, пусть на меня обрушатся остатки башни, наполовину уже снесенной ветрами и морем. Мне все равно никто не поверит. Ну и пусть. Мне нечего бояться, я появилась с другой стороны, оттуда, где не с кем биться об заклад. Если Бог, играющий в кости назначил мне объяснить миру, что этот город останется недвижен и неизменен в веках как символ бессмысленной жертвы, я это сделаю. Я напишу и расскажу об этом всем, и не посмотрю, что истории о призраках не принято ни записывать, ни рассказывать: их держат в тайне, пряча от шарлатанов.

Французский студент показался мне тогда просто чудаком, знающим толк в небылицах. Его истории не произвели на меня никакого впечатления, потому что я еще не понимала, о чем он, собственно, говорит. Он толковал, что мозаика была для Отранто пророчеством жертвы. Он шел рядом со мной, низко склоняясь над мозаикой и то и дело нагибаясь, чтобы показать мне очередной сюжет или деталь. А я не поняла, что он и сам был пророком всего, что здесь произойдет со мной. Он рассказывал о вещах, которые я только сейчас начинаю понимать.

Я скажу всем, что теперь знаю тот полуденный час, когда появляются демоны. Я перестану прятаться в тень домов с высокими стенами. Только кому же мне сказать все это, как не самим демонам? Мне надоело их кружение. Пора перестать быть простым зрителем в их спектакле, пора начать разговаривать с ними. Я отправлюсь на поиски того старичка и бутылки масла, что оставил он у моего порога, и не попадусь больше в сети ни к каким видениям. Если Бог играет в кости, то нечего спрашивать у него правила игры. Я пойду на риск и брошу вызов тому случаю, что лежит в основе всего здесь происходящего. Разве не могу я изменить события, в которых мне предначертано участвовать, разве не могу переадресовать их и придать им новый смысл? Почему бы мне не разыскать тех людей, которых я не знала до сих пор, и о чьем существовании даже не догадывалась? Все это было мне недоступно, пока доктор не рассказал о своем отце.