Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - [7]

— Ешь, простынет, — дядя Федя пододвинул чашку, из которой мы ели.

— На этом, граждане пассажиры, радиоузел заканчивает свою работу, — объявил мужской голос.

Вскоре мимо нашего купе кто-то прошел, и дядя Федя крикнул:

— Достал, нет?

Человек вернулся и облокотился на дверную ручку. Это был высокий нескладный парень с озорными глазами. Он с интересом глядел на меня, потом перевел смешливый взгляд на дядю Федю. Мне казалось, он обязательно скажет сейчас что-нибудь такое, что смутит нас обоих.

— Достал, говорю, нет? — снова спросил его дядя Федя.

Парень, глядя на меня, ответил:

— Нули!

И ушел, еще раз выразительно поглядев в мою сторону.

— Кто это? — обратилась я к дяде Феде.

— Витька, радист наш.

— А «нули» — что?

— Привычка у него такая, вместо «нет» «нули» говорит, дурень.

Мы так наелись, что мне захотелось спать. Дядя Федя достал из верхней ниши матрац, подушку, принес от проводников белье.

— Тут тебе наволока, одна простынь, другая… полотенце… и так и далее… Давай будем налаживать на второй полке.

Я быстро застлала свою постель.

— Отдыхай, а я пойду перед ночью проверю все…

— Концы проверите? — деловито справилась я, собирая посуду, сметая со стола крошки.

— Чего?

— Концы, говорю, проверите, как скручены?

— Какие еще концы? — удивился дядя Федя.

— Ну, между вагонами, чтоб горело, — объяснила я, поражаясь, что он не понимает, о чем разговор.

— Перемычки между вагонами, а не концы, — сказал дядя Федя и ушел.

«А Борька говорил «концы, концы», — собираясь идти мыть посуду, думала я. — Сам не знает, а других учит».

В дверях купе кто-то встал. Я оглянулась и увидела знакомого сержанта. Он широко улыбался мне.

Я тоже улыбнулась.

— Значит, это ваше место работы и ваше местожительство? — оглядывая купе, сказал он.

— Да. Мы здесь с дядей Федей помещаемся.

— Куда это он проследовал?

— Он пошел концы… перемычки скручивать между вагонами.

— А-а-а, — протянул парень и сел на краешек скамейки.

Я хотела идти за водой, но раз он сел — неудобно же.

Я тоже присела.

— Откуда сами будете? — разглядывая меня, спрашивал парень.

— Из Горноуральска.

— Мамаша у вас есть, папаша… или кто?

— Папа у меня давно умер, а мама полтора года назад.

— С кем же вы проживаете?

— С братом.

— Старше вас?

— Да, конечно. Ему уже двадцать.

— А вам, стало быть…

— Ну-ко, посторонись!

Дядя Федя оттеснил парня в коридор и сказал ему:

— Хватит лясы точить. Люди добрые спят уже.

Парень мгновенно исчез, а мне стало очень неловко. Можно было просто сказать, что поздно уже, пора спать, а дядя Федя уж очень грубо… Наверное, сержант обиделся.

Дядя Федя хмуровато взглянул на меня.

— Ты не очень-то с ними цацкайся.

— Но если человек зашел поговорить, сел на минуточку…

— При мне что-то не заходил поговорить.

Я промолчала, подумав про себя, что если дядя Федя в купе, так третьему-то и сесть некуда.

Обиженная ушла мыть посуду. Неужели мы поссорились с дядей Федей? В самый первый день. Но ведь он не прав. Нельзя так с людьми обращаться.

Идя обратно, заглянула в купе проводников. Огородив руками книгу, Клава медленно водила глазами по странице и, видимо, шептала про себя то, что читала.

Я стояла долго. Мне хотелось, чтоб она меня увидела и позвала, — пусть дядя Федя немного остынет. Но Клава так и не оторвалась от книги, а я не решилась ее окликнуть.

Дядя Федя сидел за столиком и очищал ножом конец проволоки.

— Залазь, Таня, — сказал он совсем не сердито. — Отдыхай, спи… и так и далее…

«Наверное, завтра извинится перед сержантом, — радостно подумала я. — Сам понял, что зря нагрубил человеку».

— Спокойной ночи, дядя Федя!

— Спокойной ночи! — ответил он и подоткнул под мой матрац угол спустившегося одеяла.

3.

В купе становилось светлее. Я могла уже рассмотреть щиток. На белых кругах копошились бессонные стрелки. Мне показалось — они теряют силы, вот-вот упадут.

Дядя Федя повернулся на узкой полке, открыл глаза. Увидев мою свесившуюся голову, проговорил: «Светает!» — и, привстав, выключил рубильник. Стрелки метнулись вверх, радостно задрожали, словно их спасли от неминуемой гибели.

— Пусть теперь батарея заряжается, — сказал дядя Федя. — А ты спи. Рано еще.

Мне и в самом деле хотелось спать. Я повернулась к стенке, укрылась одеялом и тотчас крепко уснула.

Когда проснулась, в купе было совсем светло. Поезд стоял. За окном слышались голоса.

Я взглянула туда. Ой, сколько народу! Целая толпа. Все больше женщины с низко повязанными платками. Кажется, не русские. А среди них снуют мужчины, много военных. Это наши пассажиры выскочили что-нибудь купить.

Что тут продают? Я всмотрелась хорошенько и ахнула! Конечно же, это масло на капустных листках. Тоненькие лепешечки из него держала чуть не каждая женщина. Пассажиры лезли в карманы, отсчитывали деньги, забирали масло и бежали по рынку дальше, заглядывая в ведра, в чашки, в корзинки. А в них были и соленые огурцы, и горячая картошка, и семечки. На тарелках вытягивали вверх ноги жареные куры, в бутылках белело молоко, желтел мед. А вареных яиц сколько!

У меня закружилась голова от всего этого.

Надо и мне бежать туда! Купить всего. После плеврита врачи велели брату есть масло и мед.

Я стала торопливо натягивать на себя Борькин свитер. Запуталась в рукавах. Сдернула его и, не слезая с верхней полки, стала открывать окно. Оно плохо поддавалось. Еле-еле образовалась щель, в которую я смогла просунуть голову.