Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой - [5]

— Гос-по-ди! — тихонько проговорила я, еле сдерживая рвущуюся наружу радость. — Неужели я поеду в Москву!

Сложила ладони на груди, подняла глаза и увидела щиток. Конечно, это был он. Всякие там рукоятки, круги с измерениями и стрелки.

— Не дурачься, а лучше посмотри на эту штуковину, — протянул Борька руку к рычагу или, кажется, рубильнику.

— Не трогай! — крикнула я. — Как дернет, так будешь знать.

Борис усмехнулся.

— Там внизу, под вагоном, должна быть динамо-машина, — снисходительно заговорил он. — Видишь, стрелки как мертвые, не шевелятся. А вот когда на шкив машины наденут ремень и она заработает…

— Все равно, без дяди Феди не надо ни к чему прикасаться, — заявила я и вдруг почувствовала себя хозяйкой в этом маленьком купе. Взяла лежащую на скамейке тряпочку и начала старательно вытирать окно, потом столик, затем, сдвинув Борьку, саму полку и даже стенку над ней.

— Поостерегитесь-ка!

Дядя Федя стоял в проеме двери — большой, широкоплечий. В грязных руках держал ключи и проволоку.

Борис поспешно протиснулся в коридор, а я вжалась между столиком и полкой. Дядя Федя зашел, мгновенно заполнив все купе, — я уже не видела ни двери, ни Борьки, — поднял сиденье и бросил в ящик инструменты. Порылся там, нашел что нужно, и так же молча вышел. Вагон чуть качнулся — это дядя Федя спрыгнул с подножки.

Борис вопросительно посмотрел на меня.

— Ты вообще-то… знакома с ним?

Я не сразу ответила. Юрий Мартыныч показывал меня дяде Феде и велел учить на электромонтера. Дядя Федя сказать ничего не сказал, но головой кивнул. И, кажется, улыбнулся. Но, может быть, я и ошибаюсь.

— Один раз нас с ним познакомили, — сказала я и вздохнула. — Но почему он не разговаривает?

Борька вошел в купе, сел рядом.

— А может, он просто неразговорчивый? Бывают такие характеры. В душе добрый, а разговаривать много не любит.

Вагон качнулся, и я вздрогнула. В дверях показался дядя Федя. Борька снова удвинулся в коридор, а я вся вошла в стенку. Дядя Федя достал кусок пакли и стал неторопливо вытирать пальцы.

В коридоре осторожно кашлянул Борька. Я догадалась — он хочет что-то спросить. Лучше бы уж молчал.

— Скажите, во сколько отправляется поезд?

Ой, совсем сошел с ума! Ведь отлично знает — во сколько!

Дядя Федя повернул голову, будто удивившись, что тут кто-то есть, и, помедлив, ответил:

— По расписанию.

«Ну вот, добился!» — досадовала я на брата и, почувствовав, что больше так не могу, ринулась напролом:

— Дядя Федя, а что мне делать? Вы скажите, я все сделаю!

Вагон дернуло так, что в ящике забрякало. За окном поплыли мутные стены вагонов. Я поняла, что это маневры.

Дядя Федя, кашлянув в кулак, сел на скамейку. Борис посмотрел на часы — надо бежать в редакцию.

— Нечего тебе делать, — заговорил дядя Федя. — Все уже сделано… и так и далее…

— Теперь уж будешь в пути обучаться, — живо подхватил Борис и ободряюще улыбнулся мне.

— А вы кто ей будете? — спросил дядя Федя. — Братан, что ли?

— Да, — ответила я за Борьку и осторожно присела на скамейку. Подумав, поспешно добавила: — Между прочим, он работает литературным сотрудником в вашей дорожной газете.

— Во-он что, — протянул дядя Федя и вдруг оживился. — Взяли бы да прописали в газетке наше начальство, — быстро повернулся он к Борису. — Инструментов не хватает, за каждой гайкой вагонники гоняются. С одного состава воруют, на другой ставят, и так и далее… И у нас с ремнями то же самое получается.

— Я это имею в виду, — солидно кивнул Борис и достал пачку папирос. — Кроме того, я заметил, какой беспорядок на междупутьях. Если все это уйдет под снег… Прошу, курите! — Борька протянул пачку собеседнику.

— И уйдет! — энергично подтвердил дядя Федя, неловко вынимая папиросу большими пальцами. — Как пить дать — уйдет!

Они закурили. Я с наслаждением вдыхала запах табака, не отмахиваясь от него, как бывало дома. Мне вдруг стало так хорошо и покойно, что я чуть не положила голову на плечо дяди Феди.

— Очень приятно с вами разговаривать, но спешу в редакцию, — снова взглянув на часы, сказал Борис. — У меня еще одна статья не сдана.

Дядя Федя уважительно кивнул и, подобрав ноги, пропустил меня в коридор.

— До свидания! — протянул ему руку Борис, и дядя Федя пожал ее.

— Вы уж тут обучайте Таню, — смущенно проговорил Борька. — Она еще нигде, по сути дела, не бывала. Нынче только десятилетку окончила. В Москве совсем, наверно, растеряется…

— Ничего, попривыкнет, — сказал дядя Федя.

2.

Я открыла глаза от сильного толчка. С минуту лежала, ничего не понимая. Вокруг позвякивало, побрякивало, скрипело. А самое меня будто положили в корытце и тихонько покачивали из стороны в сторону.

Откуда-то веяло свежестью. Я повернула голову и увидела за окном серую, чуть просвечивающую мглу.

Вспомнила! Еду, еду, еду! В Москву еду!

Я так стремительно опустила голову, что чуть не слетела с верхней полки. Всмотревшись, увидела: дядя Федя, как был, нераздетый, спит лицом к стенке. Большое тело его, с круто согнутыми в коленях и бедрах ногами, покачивается от движения поезда. Руки переплетены на груди.

Вчера он сказал мне:

— Сиди тут, в купе, а я пойду надену ремень на динамо-машину.