На следующий день к берегу из Николаева подогнали два десятка плоскодонных самоходных барж, на которых тоже собирались десантировать войска. В силу малой осадки они могли выйти прямо на берег, что было очень важно прежде всего для бронеавтомобилей и полевой артиллерии, которые пока категорически не хотели плавать.
Опять ржали лошади, которых драгуны и казаки заставляли прыгать в глубокую еще воду и плыть к песчаному пляжу. Опять орали фельдфебели, взводные и ротные, сдабривая команды густым матом. Опять бранились унтера, ефрейторы и приказные, снова нахлебавшиеся соленой воды. Опять бухали орудия «Эльпидифоров» и пары эсминцев, поднимая столбы разрывов на берегу. И опять трубным голосом грохотал Львов, взявший на себя руководство первой волной десанта.
Анненков стоял на мостике «Иоанна Златоуста» и наблюдал в бинокль за высадкой первой волны. Рядом с ним стоял капитан линкора Винтер[106], с таким же цейсовским биноклем в руках. Не отрывая окуляров от глаз, он обратился к атаману:
– Вот смотрю на ваших орлов, Борис Владимирович, и в который раз сожалею: отчего же такие лихачи – прямо прирожденные марсофлоты и абордажники! – и в пехоте прозябают?
– Ну, не всем же по морю ходить, – ответил Анненков. – Надо же кому-то и по грешной земле ползать… ЕПРСТ!!!
Последнее относилось ко Львову, который прямо на глазах своего друга поскользнулся и ухнул в воду. В кирасе, тяжелой каске, навьюченный тюком со взрывчаткой. Честно говоря, Борис уже готовился подать сигнал тревоги и приступить к спасению своего друга, но его остановило восхищенное восклицание Винтера:
– Ах, мошенник! Выплыл! Накажи меня господь, выплыл! Даже ружье не упустил – над головой держит!
Действительно, Львов выплыл и теперь мощно загребал свободной рукой. Вот он добрался до мелкого места, встал, судя по жестикуляции, выругался и поспешил на берег. Только теперь старый полковник спецназа вдруг понял, что все это время стоял, затаив дыхание…
Шесть командно-штабных игр, каждый раз – с новыми вводными; три недели непрестанного десантирования, включая восемь ночных высадок; бесконечная отработка взаимодействия между морскими и сухопутными командирами и – вот он, долгожданный результат. Теперь можно было с уверенностью сказать: Босфорская операция подготовлена тщательно и практически безупречно. Все учтено: скорость марша пеших и конных частей, огневая мощь сухопутных и морских орудий, возможности авиации и бронеавтомобилей… Первоначальный план претерпел существенные изменения, но теперь – все! Штурмовики получили увольнения в город, в роты прибыли сухие пайки, лазарет завалили медикаментами. Осталось только назначить окончательную дату высадки.
Вызов из Ливадийского дворца был достаточно ожидаемым, а поскольку вызывали не одного Анненкова, а вместе с адмиралом Колчаком, добирались с комфортом на быстроходном миноносце. Корабль шустро резал черноморскую волну, гудя паровой турбиной и оставляя за кормой вспененную воду кильватерного следа и чёрный угольный дым, а Александр Васильевич Колчак с интересом рассматривал Анненкова, который с удобством устроился возле носового орудия и с явным удовольствием смотрел на морскую гладь.
– Вам бы моряком нужно было стать, Борис Владимирович, – адмирал с улыбкой посмотрел на генерала.
– Э-эх… – Борис с удовольствием потянулся. – Не вы первый это говорите. Хорошо, но, пожалуй, нет. Море для меня место сакральное и почти живое. А ведь придётся баламутить его снарядами да минами, придётся. А я существо нежное, ранимое и где-то даже слабое, так что оставим военно-морскую тематику для людей специальных.
От такого пассажа Колчак чуть не выронил изо рта сигарету. Слухов про Анненкова ходило огромное количество – и один страшнее другого. Да чего стоила только последняя операция по прорыву Варшавского фронта. Может, и врут про него, да вот только между приездом Георгиевской дивизии на фронт и отъездом с оного прошло всего десять дней, а сам фронт фактически был разорван в клочья и сейчас по слухам германское командование и сам кайзер активно искали возможность для переговоров, для вывода России из войны.
– Хотя от морской яхты я бы точно не отказался. Но… попозже… – Анненков усмехнулся. – Вот закончим этот этап войны, и займусь.
– Этот этап? – переспросил Колчак.
– А вы думаете, нас оставят в покое? Да никогда. Будут договариваться с германцем, с Америкой, да хоть с чёртом, лишь бы нас под себя нагнуть. А когда Проливы возьмём, вот тут-то и начнётся. Всей сворой кинутся.
– Так договор же есть[107]? – адмирал нахмурился.
– Любой договор живёт, пока есть сила, гарантирующая его выполнение, – спокойно ответил Борис. – И если бритты и французы посчитают соглашение о Проливах невыгодным, то сразу забудут о его существовании. Впрочем – добавил он, вспомнив разговоры о недостатках императора, – я полагаю, что это, возможно, связано с не самой удачной политикой государя.
Колчак, будучи в душе англоманом – он искренне считал англичан величайшими мореплавателями! – было горячо заспорил, осуждая пренебрежение к союзникам, но вдруг осекся и замолчал, поняв в глубине души правоту Анненкова.
