В штабном вагоне, ранее принадлежавшем Людендорфу, поставили телефонный коммутатор для связи с вагонами и локомотивами, и Львов-Маркин с удовлетворением принял на себя командование главной ударной силой «бригады».
Потратив почти сутки на все приготовления, поезда один за другим покидали станцию, вытягиваясь в линию. Связь между составами решили держать флажным семафором, заранее обговорив десяток простейших сообщений и команд.
В первом и последнем составах располагались пушки – в Ковно рачительный Анненков-Рябинин затрофеил целую немецкую батарею, пулемёты, число которых выросло уже до тридцати штук, не считая тех, что стояли на бронепоезде, и пехотинцы, расчёты орудий и пулеметов, офицеры и весь военный скарб. В среднем эшелоне разместился госпиталь и все раненые, калечные и вообще небоевой состав. К каждому поезду прицепили по открытой платформе, на которых дымили полевые кухни, а в последнем составе готовили еду ещё и для казаков, скакавших налегке.
Казаки должны были по пути выдвигаться вперёд и в стороны, уничтожая телеграфную связь, и станции поезда должны проходить уже после обрыва проводов. Ещё у казачьего арьергарда была важная миссия – взрывать железнодорожные стрелки и разрушать водонапорные башни, пробивая водосборные баки.
Три состава – почти сто вагонов – двигались по дороге, раздолбанной военными перевозками, со скоростью не выше пятнадцати километров в час, а чуть впереди по боковым дорогам скакали казачьи разъезды.
Есаул Анненков шёл вместе с передовой сотней и, завидев вдалеке строения железнодорожной станции, сверился с картой. Это, должно быть, Кошедары – первая станция на долгом пути к Минску.
– Хорунжий! Давай заходи с юга и глянь там на немчиков. Если что серьёзное увидишь, сразу красной ракетой сигналь, ну а атака – зеленая…
– Есть! – молодой хорунжий бросил руку к козырьку фуражки и вместе с десятком всадников скрылся за поворотом дороги.
Зелёная ракета поднялась в небо как раз в тот момент, когда Анненков уже начал терять терпение.
– Пики – к бою! Шашки – вон! В атаку… марш-марш! – И казачья лава начала набирать ход.
Страшен и неудержим удар разогнавшейся конницы. Всадники, сметая жалкие попытки сопротивления, пронеслись по улицам тихого городка и ворвались на станцию. Первым делом они превратили в обломки оба телеграфных аппарата, зарубили четырех немецких телеграфистов и одного местного, некстати подвернувшегося под клинок. По-хорошему, следовало бы уничтожить и остальных связистов, испуганно жавшихся по стенам, но Анненкова уже немного подташнивало от обилия пролитой крови. Поэтому он просто приказал запереть их в подвале.
Казаки подошли к делу «творчески», в стиле Львова-Маркина. Не найдя подходящего подвала, они прикладами и нагайками загнали бедолаг в угольную яму, навалили сверху какие-то доски, которые для верности забросали углем, обломками камня и всяким мусором. Затем, быстро перестреляв десяток солдат из тыловой роты, взорвали телеграфные столбы, разбили изоляторы и на мелкие куски порезали провода.
Охотники Львова, выскочившие из вагонов, приняли посильное участие в общем веселье, повесив на вокзальных дверях немецкого коменданта, а чтобы ему не было скучно, вместе с ним вздернули и начальника станции. Хорунжему, пытавшемуся остановить это безобразие, «львовцы» ответили, что «командир – их благородие штабс-капитан Львов, велел за „колом-брым-сионизм“[63] вешать безо всякой жалости, чтобы всем прочим неповадно было!» Услышав это дивное определение, случившийся поблизости Анненков хохотал так, что чуть из седла не выпал.
Так и пошли, обрывая связь и сбивая немногочисленные заслоны из тыловиков.
Мелочь типа полустанков и разъездов проскакивали, не останавливаясь, а первую остановку для пополнения углём и водой сделали только на следующий день, перед Вильно на станции Лентварис. Анненков и Львов лично обошли все три состава и, убедившись в том, что все готовы, решили продолжить движение.
Значительное сопротивление впервые встретилось только под Вильной, в которую железная дорога входила с юга. Саксонский сто первый гренадерский полк, направлявшийся на фронт, где продолжались упорные бои, грузился по вагонам. Орали фельдфебели, ругались офицеры, толпились солдаты, ржали полковые лошади, не желавшие заходить в тесные вагоны. На одном из перронов густо дымили полевые кухни. На дорогу подданных кайзера полагалось накормить, и по всему вокзалу, перебивая запахи угольного дыма, осевой смазки и креозота, расплывался вкусный аромат гуляша с квашеной капустой, щедро заправленной мясом и салом.
Казаки ворвались в это вавилонское столпотворение точно обезумевшие волки в овчарню, разрывая и рубя всех напропалую. Саксонцы растерялись: уж кого-кого, а казаков здесь ожидали увидеть в самую последнюю очередь. Шашки и пики собирали свою страшную жатву, и лишь когда на земле валялась уже добрая сотня трупов, гренадеры наконец опомнились и начали оказывать сопротивление.
Хлопнуло несколько одиночных выстрелов, ахнул нестройный винтовочный залп, и сквозь казачий рев пробилась визгливая команда: «Bajonett auf!»
